Прибор вышел из дома в одиннадцать. Через час начинался обеденный «час пик», а значит, и работа. Прибор работал в автобусах и троллейбусах, следовавших из центра в два отдаленных микрорайона. Это был самый выгодный маршрут, и достался он Прибору после серьезных разборок с прежними хозяевами. Сам Паша-Пахан должен был вмешаться, чтобы Прибору после несправедливого дележа не пришлось опасаться за свою жизнь. Прежние, Прибор знал, время от времени продолжали промышлять в его теперь уже законных владениях. Он позволял им. Живи сам — давай жить другим.
Прибору было шестнадцать, а выглядел он как тринадцатилетний. Так и должен был выглядеть настоящий карманник-профессионал. К тому же, он был прирожденным артистом, и еще ни разу за семь лет своей карьеры не попадался. Друзья думали, что ему просто везет. Но он-то знал, что дело не в везении. Свое везение он сделал своими руками.
В половине двенадцатого Прибор стоял на остановке возле ЦУМа, поджидая «свой» троллейбус. Народу было много, — достаточно много, чтобы начать работать. Прибор пропустил два троллейбуса — первый был слишком забит пассажирами, второй он не любил: в этом самом троллейбусе его однажды застукали. Кончилось все мирно: дали по шее и выкинули на следующей остановке.
Прибор знал номера всех «своих» троллейбусов и автобусов и почти всех водителей. Многие знали и его. Это не означало, что они готовы были его заложить. И не означало, что он должен был отстегивать шоферюгам отступные. Просто город был не таким уж большим. Живи сам. Позволяй жить другим.
Однажды Прибору не повезло. В троллейбусе молодая женщина вцепилась в него, когда он меньше всего этого ожидал, — и заголосила:
— Ты что делаешь, паскудник? Ты зачем ко мне в сумку залез?
— Никуда я не лез, — ответил Прибор, и это было святой правдой. Он еще только примеривался. То ли кто-то из прежних, кого он не заметил, его опередил, то ли просто какой-то алкаш решил стебануть себе на похмелье.
В общем, баба завизжала дурным голосом.
— Паскудник! Паскудник! Паскудник!
Троллейбус, что интересно, не вмешивался. Вид у Прибора был невинным, как у агнца.
Поняв, что никто за эту крикливую дуру заступаться не собирается, Прибор тихо и внятно ей шепнул:
— Закрой пасть, жучка.
Дамочка оторопела — не ожидала такого, видно, от на вид скромного, тихого мальчика.
Но уже перед остановкой — Прибор собирался выйти от греха, — снова вцепилась в него:
— Ты где учишься, а? Ну-ка, скажи. Я тебя найду! Ты где таких слов нахватался, а? Сейчас в милицию пойдем!
Зря она это сказала. Потому что Прибор, пытаясь выйти в открытую дверь, никак не мог вырвать рукав куртки из ее цепких цыплячьих лапок. И с полуразворота, мгновенно выхватив из кармана свое острейшее приспособление, легонько чиркнул ее по лицу.
Она захлебнулась потоком крови. Но перед этим, в долю секунды, пока кровь еще не брызнула из глубокого пореза, он спокойно вышел. Троллейбус тронулся с места — а Прибор тут же и исчез. Он знал, как исчезать в случае такой вот опасности.
Нет, не любил Прибор крикливых самодовольных дурочек. Не понимали они главного закона этой жизни: живи сам, и позволяй жить другим так, как они этого хотят.
5.
…Синее ослепительное солнце заливало город. Спектр его был чист и размыт, как акварель. От светящегося белого до глубокого ультрафиолета. Солнце мертвых освещало живых и вело его в этом чужом, почти незнакомом мире — вело безошибочно и безостановочно. Ибо век мертвых — еще короче, чем век живых.
ebooksa