Эликсиры дьявола

Простодушная шутка старика произвела на меня гораздо более глубокое впечатление, чем он ожидал. Я был в таком возбужденном настроении, что даже удачный выстрел, объяснявшийся простою случайностью, наполнил мое сердце ужасом. Я чувствовал в себе мучительную раздвоенность, представлялся себе двойственным существом, один из элементов которого являлся для меня самого чем-то таинственным и ужасным.

По возвращении нашем домой Христиан доложил, что монах вел себя в тюрьме совершенно спокойно, но не промолвил ни слова и ничего не ел.

— Я не могут оставить его у себя, — объявил лесничий. — Кто поручится мне за то, что с ним после долгого светлого промежутка не случится опять припадок сумасшествия. Болезнь его кажется неисцелимой и, чего доброго, может наделать здесь, в доме, больших бед. Пусть Франц и Христиан отвезут его завтра рано утром в город. Донесение мое о нем давно уже написано. Я уверен, что беднягу посадят в сумасшедший дом.

Оставшись один в своей комнате, я увидел перед собою Гермогена. Когда я начал всматриваться в это видение, оно постепенно превратилось в сумасшедшего монаха. Оба они как бы сливались в моем сознании воедино, являясь предостережением свыше, ниспосланным мне на самом краю пропасти. Я нечаянно задел ногою за плетеную флягу, все еще валявшуюся на полу. Монах осушил ее до последней капли. Таким образом я был избавлен от искушения вновь отведать из нее волшебного адского напитка. Тем не менее из бутылки все еще выделялся сильный опьяняющий аромат, а потому я, чтобы уничтожить возможное действие пагубного эликсира, бросил бутылку из открытого окна через забор в поле. Постепенно я начал успокаиваться. Меня ободряла мысль, что я в духовном отношении стою, без сомнения, выше сумасшедшего монаха, который от такого же эликсира, какой выпил и я, впал в помешательство. Я чувствовал, что эта страшная участь прошла мимо меня. Даже то обстоятельство, что старик-лесничий принимал сумасшедшего монаха за несчастного Медарда, то есть за меня самого, казалось мне знамением, свидетельствовавшим, что провидение еще не хочет повергнуть меня в безвыходное отчаяние. Я припоминал себе, что всюду, где мне доводилось встречаться лицом к лицу с сумасшествием, оно одно только было в состоянии меня разгадать и все настоятельнее предостерегало от злого духа, являвшегося мне, как я тогда думал, в лице грозного художника, напоминавшего собою привидение.

Меня с неопреодолимою силой влекло в герцогскую резиденцию. Родная сестра приемной моей матери, герцогиня, очень походила, как я теперь вспомнил, на игуменью. Я припоминал теперь, что видел портрет герцогини. Теперь мне казалось достаточным взглянуть на нее, чтоб воспоминания вернули меня опять в лоно прежней благочестивой, смиренной жизни. Я хотел предоставить случаю устроить встречу между мною и герцогиней.

Едва рассвело, как на дворе раздался голос лесничего. Вспомнив, что мне надо уехать рано утром со старшим его сыном, я поспешно оделся. Сойдя вниз, я увидел, что перед воротами стоит запряженная телега с сиденьем, устроенным из соломы. К телеге подвели монаха. Он был бледен как смерть и казался расстроенным, но беспрекословно подчинялся всему, что с ним делали. Он не отвечал на вопросы, отказывался от пищи и даже как будто с трудом узнавал окружающих. Его посадили в телегу и привязали веревками. Везти его представлялось действительно очень опасным, нельзя было ручаться, что у него не случится дорогой нового буйного припадка. Даже и теперь, по-видимому, в нем кипело бешенство, с трудом сдерживаемое. Когда ему стягивали руки веревкою, его лицо исказилось болезненной судорогой, и он едва слышно застонал. Мое сердце надрывалось при виде его. Я как бы сроднился с ним и сознавал, что, пожалуй, буду обязан своим спасением именно его гибели. Вместе с ним сели в телегу Христиан и один из егерей. Взор монаха остановился на мне лишь при самом отъезде. Несчастный был, очевидно, охвачен глубоким изумлением. Телега далеко уже отъехала (мы вышли из ворот, чтобы ее проводить), а он, все время поворачивая голову, продолжал на меня смотреть.

— Как он, однако, внимательно в вас вглядывается, — заметил старик-лесничий. — Без сомнения, он не ожидал встретиться с вами в столовой, и эта неожиданность, быть может, вызвала у него внезапный припадок. Даже в светлые минуты он отличался необыкновенной робостью и постоянно опасался прибытия постороннего человека, которое навлечет на него смерть. Вообще он страшно боялся смерти. И мне часто удавалось прерывать у него приступы бешенства угрозою, что сейчас же прикажу его расстрелять.

Мне все-таки сделалось легче после того, как увезли монаха, существо которого являлось таким отвратительным, искаженным отражением моего «я». Меня радовала перспектива скорого приезда в герцогскую резиденцию. Там, казалось мне, спадет с меня бремя таинственной мрачной судьбы. Там мне будут ниспосланы новые силы, с помощью которых я освобожусь из когтей вселившегося в меня злого духа.

После завтрака подъехал изящный экипаж лесничего, запряженный бодрыми лошадками. С трудом удалось уговорить жену лесничего, чтоб она приняла от меня небольшую денежную сумму в уплату за оказанное мне гостеприимство, и поднести обеим красавицам, ее дочерям, кое-какие имевшиеся у меня случайно хорошенькие безделушки. Вся семья простилась со мною с такой дружеской сердечностью, как если б я был давнишним ее знакомым. Старик на прощанье еще раз подшутил над сокровенными моими охотничьими талантами. Я уехал из мирного его жилища в самом веселом и жизнерадостном настроении.

Глава четвертая

Жизнь при герцогском дворе

Герцогская резиденция представляла прямую противоположность торговому городу, из которого я уехал. Она была значительно меньше, но зато щеголяла правильным расположением улиц и красотой сравнительно немногочисленных своих зданий. Многие улицы представляли из себя аллеи высоких развесистых деревьев и казались скорей принадлежностью сада, чем города. Население резиденции было невелико. Все там двигалось как-то медленно и торжественно. Тишина редко нарушалась стуком проезжавшего экипажа. Даже в одеждах и манерах местных жителей, не исключая простолюдинов, обнаруживалось стремление к изяществу и желание блеснуть лоском столичной воспитанности.

Герцогский дворец был невелик и не отличался грандиозностью стиля, но по гармонии отдельных частей, несомненно, являлся одним из совершеннейших зданий, какие мне когда-либо доводилось видеть. К этому дворцу примыкал прекрасный парк, где владетельный герцог разрешал прогуливаться обитателям его резиденции.

Мне сказали в гостинице, где я остановился, что герцогская фамилия обыкновенно прогуливается по вечерам в парке и что многие из горожан не упускают случая посмотреть на своего государя. Августейшие прогулки совершались всегда в определенный час. Прибыв своевременно в парк, я увидел герцога, выходившего из дворца со своей супругой и небольшой свитой. Скоро для меня исчезло все, за исключением самой герцогини, чрезвычайно похожей на приемную мою мать. Все ее движения были запечатлены такою же величественной грацией. Она обладала таким же умным, выразительным взглядом, таким же высоким челом и небесной улыбкой. Только герцогиня показалась мне несколько выше ростом, полнее и моложе игуменьи. Она благосклонно беседовала с несколькими дамами, гулявшими в это время по аллее, тогда как герцог, по-видимому, углубился в очень интересный и оживленный разговор с каким-то мужчиной. Костюмы герцогской семьи, ее манера держаться, а также одежда и манеры придворных — все это как нельзя лучше согласовывалось с основным тоном всей обстановки. Сразу бросалось в глаза, что весь тон столичной жизни непосредственно зависел от герцогского двора. Случайно я оказался рядом с очень общительным, умным человеком, охотно отвечавшим на все мои расспросы, присоединяя к ответам весьма остроумные замечания. Когда герцогская семья прошла мимо нас, он предложил мне прогуляться вместе с ним по парку, обещая объяснить мне, как чужеземцу, художественность общей планировки парка и декоративных мотивов. Я с удовольствием принял это предложение и действительно нашел, что все в парке проникнуто духом изящества и гармонического вкуса. Тем не менее в многочисленных зданиях, разбросанных по парку, я подметил стремление к античным формам, что могло бы вполне воплотиться лишь в грандиозном масштабе, а потому в данном случае заставляло архитектора впадать в мелочность. Античные колонны, до капителей которых рослый мужчина мог достать рукой, казались мне довольно смешными. В другой части парка я подметил подобную же несообразность, хотя в несколько ином роде. Там я увидел постройки в готическом стиле, которые вследствие своей миниатюрности казались совершенно нелепыми. Подражание готическим формам оказывалось еще опаснее увлечения античной архитектурой. Правда, маленькие часовенки давали зодчему, располагавшему ограниченными денежными средствами, благовидный предлог для выполнения этих небольших сооружений именно в готическом стиле, но, во всяком случае, ему было бы уместнее отказаться от изобилия высоких островерхих арок, диковинных колонн и сложных орнаментов, заимствованных у того или другого грандиозного собора. Чтобы создать что-либо действительно гармоническое в этом стиле, необходимо проникнуться глубоким его пониманием, которое было присуще средневековым зодчим знаменитых готических соборов. Произвольное и как бы разнохарактерное объединялось у них в величественное целое. Иными словами, архитектор, приступающий к постройке в готическом стиле, должен обладать редким пониманием романтического элемента, так как тут не может быть и речи о шаблонной правильности античных форм. Я высказал все это моему спутнику, который в принципе со мною согласился, но оправдывал указанные мною погрешности необходимостью придать парку некоторое разнообразие и вместе с тем доставить публике возможность укрыться в размещенных там зданиях от внезапной непогоды или же просто-напросто отдохнуть в них. Таким образом фактическая потребность в зданиях сама собою наталкивала строителя на мысль украсить парк античными храмами и готическими часовнями.

Я со своей стороны возразил, что той же фактической потребности могли, без сомнения, удовлетворить самые простые и беспритязательные беседки или же бревенчатые домики с соломенными крышами, грациозно скрытые в кустах и под изящными купами деревьев. Мне лично они были бы гораздо приятнее миниатюрных храмов и часовен. Если же непременно хотелось сооружать каменные здания, то и в таком случае остроумному архитектору, имевшему дело с ограниченными размерами и средствами, представлялась возможность руководствоваться стилем, который, склоняясь отчасти к античному или же готическому, оставался бы все-таки свободным от мелочного подражания. Не задаваясь притязаниями сравняться с грандиозностью древних образцов, можно было сообразоваться с идеалом изящества, оказывающего благотворное впечатление на душу зрителя.

— Я совершенно разделяю ваше мнение, — сказал мой спутник. — Позволю себе только заметить, что не только все эти здания, но и планировка всего парка были проектированы самим герцогом. Это обстоятельство отнимает у нас, здешних жителей, возможность критиковать. Герцог — один из лучших людей, когда-либо живших на земле. Вся его система управления исходит из принципа, что не подданные существуют для государя, а государь существует для подданных. Этот принцип он неустанно проводит в жизнь. Свобода высказывать каждую мысль, ограниченность налогов и вытекающая отсюда дешевизна всех продуктов первой необходимости, уменье полицейских властей держаться на заднем плане, где они служат лишь оплотом против злостной наглости, не терзая нас самих и чужеземцев чрезмерным своим служебным усердием, отсутствие милитаризма с неприятными его последствиями, мирное спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, с которой ведут свои дела здешняя торговля и промышленность, — все это сделает для вас чрезвычайно приятным пребывание в нашем маленьком государстве. Ручаюсь, что у вас до сих пор еще не потребовали паспорта и что содержатель гостиницы не спросил о вашем имени и фамилии, тогда как в других городах через четверть часа по приезде к вам уже торжественно явились бы с большой книгой под мышкой и заставили бы записать в этой книге сломанным пером и заплесневевшими чернилами ваше звание и ваши приметы. Короче говоря, вся система управления маленького нашего государства, проникнутая истинною житейской мудростью, непосредственно исходит от нашего герцога. Раньше население нашего государства очень страдало от нелепого педантизма герцогского двора, который считал своим долгом быть миниатюрным слепком с двора великой державы. Нынешний герцог любит искусства и науки, а потому каждый хороший художник или дельный ученый находят у него радушный прием. Их талант и знания заменяют для них длинный ряд предков и дают им право находиться при герцогском дворе. Впрочем, в областях искусства и науки наш многосторонне образованный герцог проявляет известный педантизм, который выражается теперь в рабском воспроизведении определенных форм. Герцог присылает архитекторам чертежи и описания всех деталей зданий. Ничтожнейшее уклонение от образца, выработанного им путем тщательных изысканий во всевозможных сочинениях об античном искусстве, приводит его положительно в ужас, хотя, без сомнения, многое в грандиозных формах этого искусства совершенно не гармонирует с миниатюрностью масштаба, в котором приходится их воспроизводить. Пристрастие герцога к некоторым определенным формам невыгодно отражается также на нашем театре, который вследствие этого не отступает от рутины. Необходимо заметить, что у герцога проявляется известное чередование в его увлечениях, не приносящее, впрочем, никому ни малейшего вреда. Во время разбивки этого парка он был страстным архитектором и садоводом. Вслед за тем явилось у него увлечение замечательными успехами, сделанными за последнее время музыкальной техникой, и этому увлечению мы обязаны сформированием у нас великолепной музыкальной капеллы. Затем герцог обратил особенное внимание на живопись, в которой и сам достиг большого мастерства. Подобная изменчивость проявляется и в развлечениях нашего двора. Прежде там много танцевали, а теперь по вечерам играют в банк-фараон. Герцога нельзя назвать страстным игроком, но его, очевидно, забавляют странные сочетания случайностей. Не подлежит, однако, сомнению, что достаточно легкого повода — и вместо игры в фараон выступит на очередь что-нибудь другое. Эта быстрая смена увлечений вызвала у многих предположение, будто у герцога не хватает должной глубины духа, в которой, как в чистой зеркальной поверхности освещенного солнцем озера, отражается без всякого изменения вся роскошь красок окружающей жизни. Я лично считаю это предположение незаслуженно обидным для герцога. Только кипучая деятельность духа побуждает его попеременно увлекаться то тем, то другим. Заметьте, что он никогда не оставляет без внимания прежних своих начинаний. Благодаря этому парк, как вы сами видите, поддерживается в превосходном состоянии; наша капелла и театр все более совершенствуются, а картинная галерея обогащается по мере возможности. Что касается смены развлечений при нашем дворе, то она, без сомнения, имеет характер веселой, жизнерадостной забавы, являющейся для деятельного и трудолюбивого герцога полезным и, может быть, даже необходимым отдыхом от серьезных трудов и занятий.

Как раз в это время мы проходили мимо великолепных кустов и деревьев, сгруппированных с таким художественным вкусом, что я выразил свое восхищение по этому поводу. Мой спутник объяснил:

— Разбивкой цветочных клумб, группировкой цветов и деревьев заведует сама герцогиня. Она — прекрасная пейзажистка и, кроме того, любит заниматься естественными науками, по преимуществу же ботаникой. Вы найдете здесь поэтому много экзотических деревьев, редких цветов и растений, но все они не производят показного впечатления, а распределены по парку с таким художественным вкусом и такими естественными группами, точно выросли здесь сами, без всякого содействия искусства. В прежнее время у нас в парке было множество грубо изваянных из песчаника богов и богинь, наяд и дриад, но герцогине так не нравились эти статуи, что их все изгнали отсюда. Теперь вы найдете здесь лишь несколько хороших копий с античных произведений, которые герцогу желательно было сохранить вследствие особых, связанных с ними, дорогих для него воспоминаний. Герцогиня, чутко угадывая самые сокровенные движения души своего супруга, приказала расположить эти статуи так, что они производят прекрасное впечатление даже на тех, кому неизвестны таинственные отношения, соединяющие их друг с другом.

Мы вышли из парка уже поздно вечером. Мой спутник принял приглашение поужинать со мною в гостинице и назвал себя: он оказался хранителем герцогской картинной галереи.

Пользуясь тою короткостью, которая возникла между нами за ужином, я выразил ему свое желание познакомиться с герцогской фамилией. Он уверил меня, что это желание может быть легко выполнено, так как образованный иностранец встречает всегда при герцогском дворе радушный прием. Он посоветовал мне навестить гофмаршала и объявить о моем желании представиться герцогу. Этот дипломатически-правильный путь представлялся мне, однако, не особенно желательным и удобным, так как тогда, без сомнения, пришлось бы подвергнуться со стороны гофмаршала обстоятельным расспросам о моем происхождении, роде занятий, на которые пришлось бы отвечать ложью. Я предпочел поэтому положиться на случай, в надежде, что он укажет мне более удобный способ познакомиться с герцогом. Так действительно и вышло. Однажды утром, прогуливаясь в еще безлюдном парке, я встретил герцога, который шел по аллее, закутавшись в скромный плащ. Я поклонился ему с таким видом, как если бы считал его обыкновенным смертным. Он остановился и спросил: