Полный газ

– Знаете, мистер Хейес, – сказал я, – в нашем библиобусе теперь есть пандус для колясочников.

– Правда? – откликнулся Хейес. – Вот это что-то новенькое. При мне такого не было! А откуда он взялся?

– Сняли с того библиобуса, что поновее, – объяснил Ральф. – Который разбился.

– Так что, если будет настроение что-нибудь почитать… – начал я.

– Когда у меня есть настроение почитать, я заказываю книги по интернету, – отрезал Хейес. – В библиобус я больше не ходок. Еще не хватало получить от вас роман, который выйдет только лет через десять, и узнать наверняка, что этот сукин сын, – он кивнул на Галлахера, – меня переживет!

Пару ходов мы сделали в молчании.

– Вы когда-нибудь что-нибудь меняли? – спросил я. – Пробовали что-то изменить?

– Например? – отозвался Хейес.

– Ну, допустим… дать кому-нибудь биографию Джона Леннона, чтобы предотвратить его убийство?

– Если бы я дал кому-то книгу об убийстве Джона Леннона и это предотвратило бы его убийство, – сипло отозвался Хейес, – то не было бы никакой книги об убийстве Джона Леннона!

– Ну знаете, бывают… временные петли… или параллельные вселенные… может быть…

– В параллельной вселенной у меня нет пиковой дамы, а здесь есть, – злорадно сообщил Хейес и выложил свою пиковую даму. – Так что забирайте свои тринадцать очков. Не знаю уж, мистер Дэвис, кого вы хотите спасти, – но спасти их нельзя. Можете мне поверить. Я пробовал.

– Но тогда зачем? – спросил я. – Какой смысл встречать людей из прошлого, если это никому не приносит ничего хорошего?

– Почему же не приносит-то? Разве я сказал, что не приносит? Я только сказал, что спасти их нельзя.

– Кого спасти? – уточнил я, чувствуя, что перестаю понимать, о чем речь. Глоток бурбона, сделанный чуть раньше, жег желудок, словно кислота.

– Да все равно кого! – ответил он и взглянул мне прямо в лицо. Один глаз был затянут мутной пленкой катаракты. – Говорю же, я пробовал. Решил отправить письмо в прошлое и спасти Энди Соммерса. Лучше друга, чем он, не было у меня на всем белом свете. Стоял девяносто первый год, и Энди лежал в хосписе. Умирал от той чумы, что наших тогда косила, всеми проклятый и забытый. Родные от него отреклись: они из церкви не вылезали, так что сами понимаете, как отнеслись к сыну-пидору. Дружки все разбежались – боялись заразиться через кашель или как-нибудь еще. А я… я просто хотел, чтобы не случилось всего этого! – Голос его дрогнул, и он выронил карты.

– Ладно, хватит об этом! – сказал Галлахер. Взял Хейеса за руку, смерил меня сердитым взглядом. – Какого хрена вообще? Приперся тут какой-то и портит нам игру!

– Мистер Дэвис тоже потерял близких, – очень мягко ответил Ральф Таннер. – Он просто хочет поступать правильно. И он столкнулся с тем, что Лорен понимает лучше всех нас.

Так я впервые точно понял, что Ральф знает о моих родителях. Скорее всего, знал с самого начала. Я ведь уже говорил: Кингсворд – город не маленький, но и не такой большой, чтобы в нем легко было хранить секреты.

– Я написал письмо, – медленно заговорил Хейес. – Подготовился на совесть. Раздобыл марки разных лет: от начала шестидесятых до середины восьмидесятых, ну и все годы между ними. Никогда ведь не знаешь, откуда придут Запоздалые. И вот однажды входит женщина. Красотка такая: грудастая, рыжая. Но в костюме и в очках – и по лицу видно, что стерва. Этакая, знаете, строгая госпожа. Из правых, это уж точно! Галлахер, ты бы ее только видел – тебя бы удар хватил! Богом клянусь, ты бы ее захотел еще сильнее, чем импичмента Клинтона! Ну вот, разговорились мы, и вдруг она спрашивает: как-то там эти еврейские спортсмены в Мюнхене, неужели террористы их убьют? Тут-то я и сообразил: из этих она. Из Запоздалых. Искала юридический триллер. Я ей вручил тогдашний последний бестселлер Скотта Туроу. А потом попросил отправить письмо. Она посмотрела на конверт, засмеялась и стала тереть глаза. Ну я просто сунул конверт ей в книжку. Ладно. Возвращаюсь в свое время. А она в свое. В ее времени, в семьдесят втором, она работала помощницей адвоката, завела роман с коллегой, об этом узнал ее бывший муж, пришел к ним в офис и пристрелил обоих. А в моем времени Энди Соммерс по-прежнему лежал в хосписе, весил сорок килограммов и весь почернел. Саркома Капоши. Я не мог понять, что пошло не так. Попробовал с ним поговорить. Спросил, не получал ли он в десять лет письмо от незнакомца – и вдруг он стал белее своей простыни. Да, говорит, получал. Начал читать, прочел, что окажусь геем, порвал письмо и выкинул. А потом блевал еще несколько дней. Не только от того, что прочел, но и от самого письма. Написано оно было как-то чудно: буквы расплывались, слова прыгали. Позже, уже взрослым, он решил, что все это ему просто привиделось. Изобрел такую теорию: его подсознание, мол, пыталось как-то до него донести, что он гей, примирить его с этой мыслью, вот и преподнесло ему воображаемое письмо. Да, говорит, про болезнь там тоже что-то было. Только он решил, что это в нем говорит чувство вины. Чего-чего, а этого чувства у него в юности хватало! Вот так. И ничего я не смог изменить, – закончил Хейес.