«Девочка… – рассеянно думала она. – Моя девочка…»
И вдруг Бекки сообразила, что делает. Ищет девочку, с которой сидела по просьбе ее родителей, и – блин, офигеть, девчонка взяла и куда-то смылась, и теперь ее надо найти, пока не вернулись родители, а уже темнеет, и Бекки даже не может вспомнить, как маленькую засранку зовут!
Она пыталась припомнить, как это произошло. В первую секунду память откликнулась только пустотой. Затем все вспомнилось. Девочка хотела покачаться на качелях на заднем дворе, и Бекки сказала: «Да, конечно, иди», – почти не обратив на нее внимания. Дело в том, что в это время она переписывалась в мессенджере с Тревисом Маккином. Они ругались. Бекки и не слышала, как хлопнула задняя дверь.
Тут Бекки издала вопль негодования – точнее, придушенный горловой стон – и швырнула телефон в стену. На беленой стене остался след. Ладно, будем надеяться, родители вернутся домой выпивши и ничего не заметят. (Кстати, а кто они, эти родители? Чей это дом?) Стараясь успокоиться, Бекки подошла к широкому окну, выходящему на задний двор, откинула волосы с лица, выглянула – и увидела, что задние ворота открыты на улицу и пустые качели, позвякивая цепями, слегка покачиваются под ласковым весенним ветерком.
Она выбежала на улицу, в пахнущий жасмином вечер, и начала звать. Звала во дворе. На улице. Звала, пока от крика не заболел живот. Стояла посреди пустой улицы и кричала, приложив руки ко рту: «Эй! Малышка! Эй!» Прошла квартал, забрела в траву и, кажется, долгие дни блуждала там, среди высоких стеблей, в поисках своей потерянной малышки. Потом наконец вышла – и там ее ждала машина, и Бекки села и поехала куда глаза глядят. И едет сама не зная куда, осматривая тротуары, чувствуя, как растет в ней отчаянный, звериный страх. Она потеряла свою девочку. Ее девочка, ее малышка, за которую Бекки отвечает, куда-то пропала – и бог знает, что могло с ней произойти, что может происходить прямо сейчас! От непонимания и страха все сжимается внутри. И болит живот. Так болит!
В темноте над дорогой пролетела стая мелких птичек.
В горле пересохло. Черт, как же невыносимо хочется пить!
Боль пронзала ее, как пронзает любовник – туда-сюда, туда-сюда.
Когда она во второй раз проезжала мимо бейсбольного поля, все игроки уже разошлись по домам. «Игра была прервана в связи с наступлением тьмы», – подумала Бекки; от этой мысли по рукам у нее побежали мурашки. И тут она услышала детский крик.
– БЕККИ! – кричала маленькая девочка. – ЕСТЬ ПОРА! – Как будто это Бекки потерялась! – ПОРА ИДТИ ЕСТЬ!
– ДЕВОЧКА, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – крикнула в ответ Бекки, сворачивая к тротуару. – ИДИ СЮДА! ИДИ СЮДА НЕМЕДЛЕННО!
– СНАЧАЛА НАЙДИ-И-И! – с радостным смехом отозвалась девочка. – ИДИ НА МОЙ ГОЛОС!
Казалось, крики доносятся с дальней стороны бейсбольного поля, поросшего высокой травой. Но разве Бекки уже не смотрела там? Разве не истоптала все поле вдоль и поперек, пытаясь ее найти? Разве не заблудилась сама в этой траве?
– «
Бекки двинулась в поле. Прошла два шага и вскрикнула: ее пронзила нестерпимая боль.
–
Бекки остановилась, пережидая боль. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула – и когда стало немного полегче, сделала еще один осторожный шажок. Боль немедленно вернулась, хуже прежнего. Казалось, внутри что-то разрывается – будто внутренности ее натянуты, как простыня, растягиваются все сильнее и сильнее и начинают рваться посредине.
–
Бекки громко всхлипнула, сделала еще один нетвердый шаг вперед. Она уже почти на второй базе. Высокая трава не так уж далеко… тут новый взрыв боли обрушился на нее, и она упала на колени.