Может, ему просто казалось, – а может, гудение, исходящее от камня, в самом деле становилось все громче.
– Никто не хочет оставаться потерянным, – мягко ответил мальчик. – Бекки тоже не хочет. У нее случился выкидыш. Если ты ее не найдешь, она, наверное, умрет.
– Врешь! – без всякой убежденности произнес Кэл.
Наверное, он приблизился еще на полшага. В глубине камня, за призрачным хороводом, вспыхнул и начал разгораться мягкий ласковый свет – словно туда была вмонтирована лампа, и сейчас кто-то медленно поворачивал выключатель.
– Не вру, – возразил мальчик. – Подойди ближе, и сам увидишь.
Там, в дымной глубине камня, проступили неясные очертания человеческого лица. Сперва Кэл подумал, что видит собственное отражение. Но нет: лицо было похожее и все же другое. Лицо Бекки, по-собачьи оскаленное в гримасе боли. Одна сторона лица в грязи, на шее натянулись жилы.
– Бек! – закричал он, будто она могла услышать.
И снова шагнул вперед, наклонившись, чтобы лучше видеть, – не мог удержаться. Выставил перед собой ладони, точно говоря без слов: «Нет-нет, дальше не надо!» Под действием того, что излучал камень, ладони стремительно обгорали, с них облезала кожа, однако Кэл этого не чувствовал и не замечал.
«Слишком близко!» – подумал он и попытался отступить на шаг, – не смог. Ноги его заскользили, словно под горку на льду. Не было ни горки, ни льда:
Там, в глубине черного хрустального шара, Бекки открыла глаза. Она смотрела прямо на него, и в лице ее читалось благоговение и ужас.
Гудение в голове нарастало.
Вместе с ним поднимался ветер. Трава, словно в экстазе, раскачивалась и билась на ветру.
В последний миг Кэл ощутил, что плоть его горит, что кожа облезает и покрывается волдырями в этом неестественном жару, исходящем от камня. Он понял, что прикоснуться к камню – все равно что положить ладони на раскаленную сковороду, и уже начал кричать…
…и тут же умолк: что-то сжало ему горло.
Камень оказался вовсе не горячим. Он был прохладным. Благословенно прохладным. И Кэл припал к нему лицом – усталый пилигрим, что наконец достиг своей цели и может отдохнуть.
Когда Бекки подняла голову, над ней то ли всходило, то ли заходило солнце. Болел живот, будто она выздоравливала после недельной желудочной лихорадки. Тыльной стороной ладони она смахнула пот с лица, поднялась на ноги и вышла из травы прямо к машине. С облегчением увидела, что ключи по-прежнему торчат в зажигании. Бекки вырулила со стоянки и неторопливо поехала по дороге.
Поначалу она не знала, куда едет. Боль в животе накатывала волнами, мешая думать. Иногда тупая, ноющая, словно от натруженных мышц, временами она без предупреждения обострялась, копьем пронзала брюшную полость, обжигала низ живота. Лицо пылало; Бекки открыла в машине окна, не помогло.
Сгущались сумерки, и умирающий день вокруг пахнул свежеподстриженными лужайками, и барбекю на заднем дворе, и бейсболом в лучах фонарей, и девушками, что собираются на свидания. Бекки ехала по улочкам Дарема в тусклом свете заката, пока солнце огромным сгустком крови катилось за горизонт. Мимо Стратем-парка, где бегала, когда выступала за школьную легкоатлетическую команду. Объехала бейсбольное поле. Здесь шла игра: кричали мальчишки, звякала алюминиевая бита, и бежала к первой базе темная фигура с опущенной головой.
Бекки вела рассеянно, едва ли сознавая, что напевает себе под нос один из своих лимериков. В задумчивости она полупела, полушептала самый старый лимерик, который разыскала, собирая материалы для курсовой, – сложенный гораздо раньше, нежели эти пятистрочные стишки превратились в абсурдные и порой неприличные «частушки»… хотя, пожалуй, абсурдности и черного юмора хватало и здесь.
–