Полный газ

Он все еще пытался переварить случившееся, когда по лицу его ударила какая-то веревка. Чарн подскочил, петля тут же соскользнула на шею и затянулась. Лассо дернулось. У Чарна перехватило дыхание, его проволокло назад – через гнилое бревно к обрыву, откуда он рухнул и прокатился по траве. Удар выбил из легких остатки воздуха. Ребра треснули. Сломанная лодыжка взорвалась болью. В глазах, как мошкара, замелькали черные точки.

Чарн валялся на земле всего в десяти футах от заветной дверцы. Когда в глазах прояснилось, ему показалось, что небо стало светлее – почти лимонного цвета. Вдалеке плыли легкие облачка.

Правой рукой он потянулся за винтовкой, но как только трясущиеся пальцы нащупали приклад, кто-то выдернул ее с другой стороны. Чарн захрипел, попытался ослабить веревку на шее – безуспешно. Его снова потащили, он лягался и выкручивался, проезжая под сухим деревом, нависшим над природным амфитеатром.

– Оружие вам не поможет, – сказал Фоллоуз откуда-то сверху. Чарн видел только его черные копыта. – Я вытащил магазин прошлой ночью, когда вы были наверху с Кристианом.

Лассо провисло, и Чарн смог чуть-чуть ослабить петлю и глотнуть воздуха. Он поднял глаза на Фоллоуза. Тот был наголо обрит, и на голове явственно выделялись пеньки давным-давно спиленных рогов. Со спины его заливал красновато-золотой, как новая медная монета, небесный свет.

Возле Фоллоуза, держа его за руку, стояла девочка. Она сурово глядела вниз, на Чарна… Тяжкий, холодный, безжалостный взгляд королевы.

– Вот он и пришел за вами, мистер Чарн, – проговорила она. – Наконец-то вы встретились.

– Кто? – спросил перепуганный, ничего не понимающий Чарн. – Кто пришел?

Фоллоуз перекинул свой конец лассо через сук нависшего дерева.

– День! – ответила девочка, и, словно по команде, Фоллоуз вздернул брыкающегося Чарна на воздух.

Запоздалые

Когда мои родители ушли, они ушли вместе.

Сначала папа написал пару писем. Одно – в отделение полиции Кингсворда. Видел он очень плохо – к тому времени уже три года официально считался незрячим, – и письмо вышло коротким и неразборчивым, почти нечитаемым. В нем сообщалось, что в голубом «Кадиллаке», припаркованном в гараже отцовского дома на Кин-стрит, полиция найдет два тела.

Все эти годы за папой ухаживала мама; но за три месяца до того ей поставили диагноз прогрессирующей деменции, и ее состояние быстро ухудшалось. Оба боялись стать долгосрочной обузой для меня, их единственного сына, и решили уйти сами, пока еще в силах. Папа искренне извинялся за «все тяготы и хлопоты», которые повлечет за собой их выбор.

Второе письмо он оставил для меня. Писал, что просит прощения за кошмарный почерк, но я же в курсе, как у него с глазами; а «мама не хочет писать тебе сама, боится слишком расчувствоваться». Мама сказала папе: хочу умереть прежде, чем забуду всех, ради кого стоило жить. И попросила помочь ей с самоубийством. А он в ответ признался, что уже пару лет «готов покончить со всем этим дерьмом», и до сих пор останавливало его только одно – мысль о том, как же она без него останется.

Еще папа писал, что я классный сын. Я – лучшее, что было в его жизни, писал он. И мама тоже так думает. Просил не сердиться на них (как будто я мог на них сердиться!) Он надеется, что я пойму. Наступила такая точка, когда жить дальше просто нет смысла.

«Я говорил это тысячу раз, но верю, что некоторые слова не теряют силы, сколько их не повторяй. Так вот: я люблю тебя, Джонни. И мама тебя любит. Не грусти слишком долго. Это правильно, когда дети переживают своих родителей. Быть может, это единственный счастливый конец, доступный человеку».

Оба конверта он запечатал, положил в почтовый ящик и повернул наверх красный жестяной флажок. Потом пошел в гараж, где на пассажирском сиденье «кадди» ждала его мама. Двигатель работал, пока не кончился бензин и не разрядился аккумулятор. Машина была старая, еще с кассетным магнитофоном, и они ушли под звуки «Портрета Джоан Баэз». Мне думается, что папа обнимал маму правой рукой, а она положила ему голову на грудь; но так ли было на самом деле, не знаю. Когда в гараж вошла полиция, я был в Чикаго, вел «уолмартовскую» фуру с красным виноградом. В последний раз увидел родителей в морге, с лиловыми от удушья лицами. Такими мне и пришлось их запомнить.

Компания грузоперевозок, на которую я тогда работал, выкинула меня на мороз. Когда копы позвонили мне на мобильник, я просто развернулся и поехал в аэропорт, так и не доставив груз. Пара «Уолмартов» на Среднем Западе лишилась своего красного винограда, начальство взбесилось: вот так я оказался на улице.

Мои старики умерли так, как захотели и как сами выбрали. И жизнь прожили так же. Хотя с виду, наверное, этого не скажешь. Что у них было? Одноэтажный дом в захолустном городке в Нью-Хэмпшире, двадцатилетний «кадди» и куча долгов. На пенсию они вышли одновременно, а до того мама преподавала йогу, а папа был дальнобойщиком. Они не разбогатели, не прославились и даже дом свой полностью выкупили, только прожив в нем двадцать пять лет.