Она не позволила мне дотронуться до нее. Ни до руки, ни до щеки, ни до кончиков черных волос. Мама даже вжалась в кухонный стол, чтобы я до нее не дотянулась. Наконец я вышла из кухни и побрела, спотыкаясь, к себе в комнату.
Я умирала от голода, и во рту пересохло. И в туалет пришлось сходить, отчего меня всю скрутило болью. Но сутки без сна взяли свое, и я уснула.
Проснулась, вся дрожа.
Сначала было жарко, потом холодно, а потом и то и другое сразу. Полуденный свет тяжело струился сквозь жалюзи, падал на меня жгучими полосами. А у меня даже не было сил отодвинуться.
– Мама! – позвала я. Но квартира была пуста. Я почувствовала это.
Инфекция. Ногти, которыми разодрал мне бок незнакомец – должно быть, на них что-то было. Только с третьей попытки я смогла задрать футболку. Ребра выглядели жутко, пластырь весь пропитался кровью, но кожа вокруг была не воспалена.
Зачесалось плечо. Я поскребла его сквозь футболку, потом запустила руку под ткань и, наконец, стянула футболку через голову. На плече у меня был вытатуирован цветок Сопределья – он и чесался. Непонятно – татуировка ведь старая, ей уже не один год. Зуд превратился в нестерпимое жжение.
Я решила прилечь на минутку, закрыла глаза. А когда я открыла их, свет был уже другим. Время сошло с ума – часы летели незаметно.
Что-то со мной не так. Дело не только в ранах – я заболела. Я представила, как на шею стекает ледяная вода с мокрого компресса, положенного на лоб. Вспомнила, что оставила телефон у двери вместе с ключами. Из глаз к вискам покатились слезы.
С каждым часом становилось все хуже. К вечеру я уже металась под простыней, глядя, как бегают по стенам тени листьев. Когда они превратились в крошечные гримасничающие лица, пришлось закрыть глаза и отвернуться.
Когда наконец вошла мама, я сначала и ее приняла за галлюцинацию. Лицо у нее было испуганным, ладонь у меня на лбу холодная.
– Что же это такое? – сказала она. – Ты вся горишь. Ты?..
Я никогда ничем не болела. Никогда, ни разу. Мне случалось вывихнуть лодыжку, получить сотрясение мозга, страдать похмельем и головными болями, однажды я сломала ребро, однажды меня рвало после испорченных тако с креветками, а как-то раз я зверски рассадила подбородок о кофейный столик, но за всю жизнь даже не простужалась ни разу. Элла присела рядом.
– Может, скорая помощь нужна?
Голос у нее был совсем детским. Она ведь понятия не имела, что делать в таких случаях. За все то время, что она растила меня одна и даже чуть не потеряла, ей ни разу не пришлось иметь дело с больным ребенком.
– Да нет, я… – Я чуть приподнялась и почувствовала в горле какой-то странный привкус. Что-то вроде желчи. – Мне бы воды. И что-нибудь на случай, если вырвет.
Элла принесла то, что я просила, и в придачу пакет крекеров и всю нашу скудную аптечку. Ее крепкие руки подсунули мне под спину подушки, напоили меня водой, накормили крекерами, дали аспирин и промокнули подбородок пропитанным перекисью ватным тампоном. Я вспомнила, как Дафна заклеивала мне бок, а потом врезала по ребрам ладонью. Это воспоминание пропало, когда Элла забралась ко мне в кровать и взяла меня за руку.
– О господи. Голова как в огне, а ноги ледяные.
Меня накрыло внезапным ужасом: а вдруг и глаза почернели? Но я так устала, что не могла об этом думать, и была так слаба, что не дошла бы даже до туалета. Только когда я начала всерьез опасаться, как бы не намочить постель, маме пришлось помочь мне доковылять до него по коридору.
Когда я вернулась в кровать, холод в моем теле наконец выиграл битву против жара. Элла замотала меня в халат и завалила одеялами, которые откопала в летней кладовке. Голос у нее был усталым и тревожным.