Страна ночи

Она не ответила. Я позвонила Софии, но ее телефон был отключен. Дело для нее обычное, но все же это встревожило меня. Я сказала себе: можно ведь не идти, даже надо бы остаться дома, но знала, что пойду. Я должна. Должна отдать дань скорби Сопредельным землям.

Весь день я провалялась в постели – пила куриный бульон, смотрела телевизор, немножко пожевала то, что мама взяла из тайского ресторана, – а затем надела черные джинсы, черные кроссовки и черную футболку. Пыталась сделать прическу как у Зельды Фицджеральд и подвести глаза в стиле «новой волны» – и то и другое увенчалось успехом примерно наполовину. В карман джинсов я сунула перочинный ножик.

Когда я сказала Элле о поминках, она кивнула и отвернулась. Мы с ней еще не решили, как разговаривать друг с другом после недавней ссоры. Пока что моя болезнь подтолкнула нас к некоторой разрядке напряженности.

Я смотрела в окно такси и ничего не видела. Закрыла глаза, и передо мной вновь встали лица звезд и постепенно молодеющая луна. Сопредельные земли мертвы. Ханса, принц и Абигейл мертвы. И я могла бы быть уже мертва. Мозги начинали кипеть, когда я пыталась найти связь между этими фактами. Связь была, ее не могло не быть. Но я ее не видела. Когда мы подъехали к дому Софии, водителю пришлось дважды окликнуть меня.

София жила в Нижнем Манхэттене, в старомодном ветхом доме, когда-то великолепном – это бросалось в глаза с первого взгляда. В свое время его полностью разрушили изнутри, потом восстановили, а потом забросили. Он всегда напоминал мне те замороженные строительные проекты, что иногда попадаются в стороне от шоссе. Мы с Эллой часто останавливались возле них, чтобы разглядеть поближе: черный потрескавшийся асфальт улиц, которые никуда не ведут, безлюдные тупики, пустые дома, будто заброшенные сюда каким-то на редкость аккуратным торнадо.

Я вошла (замок на подъездной двери был сломан) и поднялась на седьмой этаж.

В квартире, где жила София вместе с пятью другими бывшими персонажами, стены были еще крепкими, но больше ничего хорошего о ней сказать было нельзя. По углам – слежавшаяся строительная пыль, по всем комнатам тут и там – пятна голого гипсокартона. Это было временное прибежище, где все держалось на честном слове. Обычно тут было пусто, как на катке, но в этот вечер по всем комнатам бродили, как призраки, одинокие неприкаянные фигуры. Длинные окна были ничем не занавешены, и лунный свет обливал нас всех серебристым блеском. Свечи стояли длинными рядами на подоконниках и кучками, словно грибы, на полу. Если мы тут до утра не устроим пожар и не сгорим – десять очков Слизерину.

Нас собралось больше, чем я ожидала. На встречи обычно приходило человек двадцать, максимум двадцать пять. А в этой комнате было, кажется, не меньше сорока выходцев из Сопределья, и еще подтягивались все новые и новые. Я чувствовала себя так, как, наверное, чувствовала бы крыса, если бы подняла голову, увидела, как лезут из канализации полчища других крыс, и в ужасе шарахнулась.

Убийцей мог оказаться кто угодно. Вот этот тоненький мальчик с ямочками на щеках и локонами до плеч, хладнокровно лакающий водку, как заправский матрос. Вон та женщина с короной иссиня-черных волос, похожая на чахоточную Белоснежку, которая только что поймала мой взгляд и злобно сверкнула на меня глазами – я не успела вовремя отвернуться. Может быть, это ее шепот я слышала в темноте?

Были здесь и тесные группки – братья и сестры, несколько парочек, – но в основном собралась полная комната одиночек: каждый держался сам по себе. Я заметила троих братьев, тех, что жили в чистенькой комнатке рядом с Софией. Они стояли у стены и пили пиво – футболки заправлены в джинсы, светлые волосы гладко прилизаны, и сквозь них просвечивает еще более светлая кожа. Они походили на особ королевской крови – каких-нибудь родственников в третьем колене, небрежно задвинутых в угол пыльной фламандской картины. Была тут и Женевьева: она сидела в одиночестве на подоконнике и пила «Столичную» прямо из горлышка. Ее нелепые рукава, наводившие на мысль о фестивале ренессанса, свисали так низко над пламенем свечей, что, казалось, вот-вот заденут его. В другом конце комнаты сидела на табуретке Дженни – самое жуткое дитя Сопределья. Она была в платьице с рюшами и все время поводила глазами туда-сюда, чтобы видеть, кто обратил на нее внимание.

Даже среди других одиночек я чувствовала себя чужой. С кем бы я ни встретилась глазами – все смотрели холодно или сразу отводили взгляд в сторону. Я кивнула кое-кому из знакомых, тем, с кем разговаривала раньше, когда была еще одной из них. Двое смотрели будто сквозь меня, а третья на мгновение задержалась на мне взглядом и тут же сплюнула сквозь зубы.

Чертова Дафна. Не знаю, что она там им наплела обо мне, но они явно поверили.

– Алиса!

Я повернула голову и улыбнулась – в первый раз за весь вечер. У Софииной соседки, самой, на мой взгляд, приятной из них, была фигура мясника и грубое, словно топором вырубленное, лицо убийцы. Однако внешность Норы была обманчивой. Она всегда изъяснялась четкими правильными фразами, словно из учебника грамматики, увлекалась всеми религиями мира и была чрезвычайно застенчивой. Мне она очень нравилась.

– Мои соболезнования в связи с нашей утратой, – проговорила она. Это прозвучало довольно сухо.

– И тебе тоже, – дипломатично ответила я. Нора была из сказки, которую Пряха сплела много лет назад. Сама Нора никогда не говорила об этом, но любой с первого взгляда мог увидеть, что она была создана для злодейства. При мысли о том, что в этом живом орудии убийства вынуждено томиться такое нежное сердце, я начинала ненавидеть Пряху с новой силой.

– Погляди-ка, – сказала Нора, указывая подбородком куда-то мне за плечо. – Довольно смело для похорон, правда же?

Это была Дафна – с красными губами, с мерцающими тенями на глазах. На ней было короткое черное платье, и на этом фоне ее кожа и волосы напоминали драгоценности, выставленные на бархатной подложке в витрине ювелирного магазина. Вновь увидев ее при помаде и при полном блеске, я на миг ощутила какую-то странную растерянность. Я вдруг сообразила, что слишком много времени трачу на раздумья о том, как я презираю эту женщину – и презираю ли?

– Она уже рассказала?

Нора нахмурилась.