– Потешно! Что я там забыла? Алкоголики да дикое зверье, еще хуже, чем здесь… В Питер возвращаться не стала, не хотелось после наших приключений попасть под каток. Уехала на юг, попросилась на фронт. Летунов не хватало, поэтому взяли без расспросов… После большевистского переворота вступила в армию Деникина, воевала до двадцатого года. Когда красные нас погнали, стала думать, куда податься. Звали в Америку, обещали должность консультанта в Комитете по аэронавтике. Отказалась… Что мне делать на чужбине?
«Патриотка, твою за ногу… – пронеслось в голове Вадима. – Что-то она темнит. Или уже тогда задумала вернуться сюда и поискать ящик, или…»
– Осталась в России. Отклеила бородку, вытащила из-за плинтуса старые документы… в общем, снова стала женщиной. Надеялась где-нибудь пристроиться. Приехала в Петроград. Потешно… Генштаба уже нет, Беляева распылили – кого бояться? Ан нет – выведали каким-то образом про моего папу-следователя, стали домогаться в обмен на неприкосновенность. Плюнула, забралась снова туда, где поглуше. Сестринское дело знала, взяли докторшей… А чего это я перед тобой исповедуюсь, будто ты архиерей?
А чтоб тебя! Сейчас прервется и не расскажет самого интересного.
– Я ведь и теперь тебя люблю, – сделал Вадим признание, весьма далекое от истины. – А ты? Неужели все это было притворством?
Еще каким! Он видел ее душонку, как на рентгене: корыстолюбивая, вероломная, низменная… Что же раньше-то мешало избавиться от самообмана?
– Я после Миши никого не любила. И не полюблю. С любовью покончено. А тебя я, как кобелька, на поводке водила. Потешно… Вседержитель со мной в рулетку играет: сначала отнял все, загнал, как норушку, в запечье, а сейчас вот сторицей возвращает. Когда ваш поезд под Лоухами остановился, я и не знала, какое мне счастье привалило. Но увидела тебя, и сердце екнуло! А ты меня не признал…
– Как признать, если я твоего настоящего лица не видел?
– Потешно… А и видел бы – не помогло б. Я за эти девять лет изменилась: была девчонкой, стала взрослой, поумнела… Ты еще слова не успел выговорить, а я уже просчитала, что и как делать.
– Прикончила Яакко, нашего единственного врача. У тебя был ланцет, лежал в сумке. Ты подошла, заговорила… Яакко подвоха не ожидал, улыбался, называл тебя «маленькая девуська». А ты ему – р-раз! – и по горлу. Знала, как р-резануть, чтобы с одного удара… А Непей-Пиво постругала, чтоб не до смерти, и потом зашила – показала свое мастерство. Я сам упросил Барченко взять тебя в экспедицию!
– На то и был расчет, дурачок. Доехала с вами до Сейда, дорогой узнала, что ты ни черта не помнишь и карты у тебя нет. Захандрила, конечно. Но тут Крутов…
…Он выманил ее из вежи ночью, когда Вадим после бурного совокупления спал беспробудным сном. Крутов пошел на риск – простучал морзянкой в стену: Мишаня, выйди, я тебя жду. Сыграл на природном женском любопытстве. Адель вышла, вооруженная «манлихером», он поманил ее издали, зазвал на опушку, подальше от почивавшего лагеря. И вот, стоял напротив – в своей черной сутане, с искусственными медвежьими лапами на ногах. Поддернул на голове куколь, открыл лицо.
– Не побоялась выйти… Храбрая! Лихи зарецкие дворняги, а наша одна от семерых отъелась.
– Я знала, что это ты, – приглушенным голосом ответила Адель, держа пистолет на взводе. – Кому еще известно про Мишу… Пустить тебе пулю в лоб или погодить?
– Я бы погодил. Сухую грязь к сараю не прилепишь.
– Потешно… Я не забыла, как ты со мной обошелся. И твоя жизнь сейчас ничего не стоит. Могу собственноручно пристрелить, могу товарищей кликнуть.
– В кого ты такая торопыга уродилась? Я к тебе с делом пришел. Выгодным. Послушай сперва, а там и решай, как со мной поквитаться.
– Что у тебя за дело здесь, угадать легко. Но почему так долго возишься? Или карта не верна?
– Этой картой только подтереться! – Крутов со злостью посмотрел на серевшие за лесом вежи. – Ты ведь тоже не на лыжах покататься сюда прибыла? Видел, как нашего щусенка обхаживаешь. Помнит он что-нибудь?
– Ничего. Я к нему по-всякому – молчит, как Бастер Китон. Если он со мной так, то тебе и вовсе не скажет.