Стенание Эрика, громкое, рокочущее, хриплое, походило на стон океана. Из его горла, словно из расщелины утеса, трижды вырывалось жалобное сетование:
– Ты не любишь меня! Ты не любишь меня! Ты не любишь меня!
Потом он смягчился:
– Почему ты плачешь? Ты прекрасно знаешь, что делаешь мне больно.
Молчание.
Каждый раз, как наступало молчание, нас окрыляла надежда. Мы говорили себе: «Может, он оставил Кристину одну за стеной».
Мы думали лишь о том, как дать знать Кристине Дое о нашем присутствии, но чтобы чудовище ничего не заподозрило.
Теперь мы могли выйти из комнаты пыток лишь в том случае, если Кристина откроет нам дверь; только при таком наиважнейшем условии мы могли оказать ей помощь, ибо понятия не имели, где тут выход.
Внезапно тишину нарушил звук электрического звонка.
За стеной послышался шум, и громовой голос Эрика произнес:
– Звонят! Так окажите же любезность, войдите!
Зловещая усмешка.
– Кто это решил побеспокоить нас? Подожди меня здесь,
Послышались удалявшиеся шаги, хлопнула дверь. Я не успел даже подумать о новом готовящемся ужасе, забыл, что чудовище отправилось, видимо, вершить новое преступление, и понял лишь одно: Кристина за стеной осталась одна!
Виконт де Шаньи уже звал ее:
– Кристина! Кристина!
Раз мы слышали то, что говорилось в соседней комнате, не было никаких причин, чтобы моего спутника не услышали в свою очередь. А между тем виконту несколько раз пришлось повторять свой зов.
Наконец до нас донесся слабый голос.
– Мне снится сон, – вымолвила девушка.
– Кристина! Кристина! Это я, Рауль.