Призрак Оперы

– Ах, вон оно что, – усмехнулся он, – люстра. Да, я могу тебе сказать!.. Люстра – это не я!.. Просто она была старая, вот и все.

Когда Эрик смеялся, то становился еще ужаснее. Он прыгнул в лодку с такой зловещей усмешкой, что я невольно содрогнулся.

– Совсем старая, любезный дарога. Старая-престарая люстра… Она упала сама по себе, сделав бум! А теперь позволь дать тебе один совет, дарога, ступай обсохни, если не хочешь подхватить насморк!.. И никогда не садись в мою лодку… А главное, не пытайся войти в мой дом. Я не всегда там бываю, дарога! Мне будет горько посвящать тебе мою заупокойную мессу!

Все это он говорил с усмешкой и, стоя в лодке, греб кормовым веслом, лавируя ловко, как обезьяна. Со своими золотыми глазами он походил на роковой утес, несущий гибель. И вскоре я уже не видел ничего, кроме его глаз, а потом он и вовсе растворился во тьме озера.

С этого дня я отказался от мысли проникнуть в его жилище по озеру! Разумеется, этот вход чересчур хорошо охранялся, особенно с тех пор, как он понял, что я его знаю. Но я не сомневался, что должен существовать и другой, ибо не раз видел, когда следил за ним, как Эрик исчезал в третьем подвальном этаже, однако мне не удалось понять, каким образом. Я не устану повторять, что с той поры, как вновь отыскал Эрика, обосновавшегося в Опере, я жил в постоянном страхе, опасаясь его ужасных фантазий не из-за себя, конечно; ожидая от него чего угодно, я боялся за других[18]. И когда случалось что-нибудь или происходило какое-то роковое событие, я не мог не думать: «Возможно, это Эрик!..», как другие вокруг меня говорили: «Это Призрак!..» Сколько раз я слышал эту фразу от людей, произносивших ее с улыбкой! Несчастные! Если бы они знали, что Призрак существует во плоти и гораздо более страшен, нежели та бесплотная тень, к которой они взывали, клянусь, им расхотелось бы смеяться!.. Если бы они только знали, на что способен Эрик, особенно при таком обширном поле деятельности, какое представляет собой Опера!.. Да, если бы они знали самую суть моей страшной мысли!..

Я уже не в силах был жить спокойно!.. И хотя Эрик торжественно заявил мне, что он сильно переменился, став добродетельнейшим из людей с тех пор, как его полюбили ради него самого – эта фраза заставила меня глубоко призадуматься, – я не мог без дрожи вспоминать о чудовище. Кошмарное, неповторимое, отталкивающее безобразие ставило его вне общества, и мне часто казалось, что в силу этого он не считал себя связанным с родом людским никакими обязательствами. То, как он рассказывал мне о своей любви, лишь усиливало мои опасения, ибо в событии, на которое он намекал с таким хорошо известным мне бахвальством, я усматривал причину новых драм, еще более ужасных, чем все остальное. Я знал, до какой наивысшей степени губительного отчаяния могло дойти страдание Эрика, и речи, которые он вел, – смутно предвещавшие ужаснейшую катастрофу, – неотступно преследовали меня в моих страшных раздумьях.

С другой стороны, я сделал открытие: между чудовищем и Кристиной Дое установилось странное духовное общение. Спрятавшись в чулане, который является продолжением гримерной юной дивы, я присутствовал на восхитительных уроках музыки, приводивших, конечно, Кристину в неописуемый восторг, и все-таки никак не думал, что голос Эрика, громоподобный или нежный, просто ангельский – по его усмотрению – мог заставить забыть о его безобразии. Я все понял, когда обнаружил, что Кристина его еще не видела! Мне выпал случай проникнуть в ее гримерную, и, вспомнив преподанные мне некогда им уроки, я без труда нашел приспособление, которое приводило в движение стену с зеркалом, и установил, каким образом с помощью полых кирпичей, кирпичей-рупоров, он добился того, что Кристина слышала его, как будто он находился рядом с ней. Точно так же я отыскал путь, ведущий к источнику и в темницу – темницу коммунаров, – и еще люк, позволявший Эрику проникать непосредственно под сцену.

Каково же было мое удивление, когда через несколько дней я своими глазами увидел и своими ушами услышал, что Эрик и Кристина Дое встречаются, мало того, я застал чудовище у маленького источника, что струится на дороге коммунаров (в самом конце, под землей): склонившись, Эрик пытался привести в чувство потерявшую сознание Кристину Дое. И рядом с ними преспокойно стояла белая лошадь, лошадь из «Пророка», пропавшая из конюшни в подвалах Оперы. Я вышел не таясь. Это было ужасно. Я видел, как искры посыпались из двух золотых глаз, и, не успев вымолвить ни слова, получил прямо в лоб оглушивший меня удар. Когда я пришел в себя, Эрик, Кристина и белая лошадь исчезли. Я нисколько не сомневался, что несчастная стала пленницей в Озерном жилище. Не колеблясь, я решил вернуться на берег, несмотря на всю опасность подобного предприятия. Спрятавшись у черного берега, я целые сутки подстерегал чудовище, так как был уверен, что Эрик непременно выйдет за покупками. Должен сказать в связи с этим, что, когда он отправлялся в Париж или осмеливался появляться на публике, на место ужасной дыры, заменявшей ему нос, он ставил нос из папье-маше, украшенный еще и усами, что вовсе не меняло коренным образом его зловещего облика, и потому, когда он проходил мимо, вслед ему обычно говорили: «Гляди-ка, вон Кощей идет», но зато делало его в какой-то мере – я повторяю, в какой-то мере – сносным на вид.

Итак, я подстерегал его на берегу озера – озера Аверн, как он несколько раз с усмешкой называл при мне свое озеро – и, утомленный долгими часами ожидания, уже говорил себе: наверняка он вышел через другую дверь, дверь третьего подвального этажа, как вдруг услышал тихий плеск в темноте и увидел два золотых глаза, сверкавших, подобно сигнальным огням, и вскоре лодка пристала. Спрыгнув на берег, Эрик подошел ко мне.

– Ты тут уже двадцать четыре часа, – сказал он мне, – ты мне мешаешь! Заявляю тебе, все это очень плохо кончится! И ты сам будешь во всем виноват, ибо по отношению к тебе я проявляю неслыханное долготерпение!.. Ты думаешь, что следишь за мной, глупый простофиля (дословно), а на самом деле это я за тобой слежу и знаю все, что тебе известно о моей здешней жизни. Вчера я пощадил тебя на моей дороге коммунаров, но чтобы я тебя там больше не видел! Честное слово, ты ведешь себя крайне опрометчиво, и я спрашиваю себя, понимаешь ли ты еще, что могут означать слова!

Он был так сильно разгневан, что в тот момент я поостерегся прерывать его. Засопев, как тюлень, он пояснил свою ужасную мысль, полностью совпадавшую с моей страшной мыслью.

– Да, следует уразуметь раз и навсегда – раз и навсегда – сказано, значит, надо понимать! Вот я и говорю тебе: из-за твоей опрометчивости – ведь ты добился того, что тебя дважды останавливала тень в фетровой шляпе, которая не знала, чем ты занимаешься в подвалах, и потому отвела тебя к директорам, те приняли тебя за взбалмошного перса, любителя феерических трюков и театральных кулис (я был там, да, я был там, в кабинете; ты прекрасно знаешь, что я – всюду), – так вот я говорю тебе: из-за твоей опрометчивости дело кончится тем, что все станут задаваться вопросом, что ты здесь ищешь, и в конце концов дознаются, что ищешь ты Эрика… и, вроде тебя, тоже начнут искать Эрика и обнаружат Озерный дом… И тогда уж ничего не поделаешь, старина! Тем хуже!.. Тогда я ни за что не отвечаю!

Он снова засопел, как тюлень.

– Ни за что!.. Если секреты Эрика перестанут быть секретами Эрика, тем хуже для многих из тех, кто принадлежит к роду людскому! Это все, что я хотел тебе сказать, и если только ты не глупый простофиля (дословно), тебе этого должно быть достаточно, конечно, при условии, что ты понимаешь значение слов!..

Он сидел на корме своей лодки и стучал каблуками по дереву маленького суденышка в ожидании моего ответа; и я сказал ему без утайки:

– Я не Эрика пришел сюда искать!..

– А кого же?

– Ты сам прекрасно знаешь: Кристину Дое!

– Имею же я право назначить ей свидание у себя дома, – возразил он. – Меня любят ради меня самого.

– Неправда, – сказал я, – ты ее похитил и держишь в плену!