Голоса из подвала,

Не вставая, сдвинул занавеску. Толкнул раму, открывая неплотно закрытое окно. Со двора потянуло свежим воздухом, мимо пролетела галка.

Петр Сергеевич протянул сыну пепельницу:

– Покури, успокойся. И приступим.

25 лет назад

Громко лязгнул засов, тяжелый ключ провернулся в замочной скважине раз, другой, третий. В прямоугольном отверстии-бойнице в верхней части двери появились два карих глаза, моргнули строго:

– У вас час. Этого достаточно?

– Вполне. Спасибо, – поблагодарил Петр, и чужие глаза скрылись за жестяной заслонкой.

Он прошел вдоль пахнущей плесенью и сыростью стены, сел за письменный стол напротив клетки. Аккуратно, не торопясь, разложил позаимствованные у следователя документы. Бросил взгляд на круглое лицо настенных часов, сверился с циферблатом «Победы» на запястье.

Лампочка на столе была спрятана в старый грязный плафон. К тому же катушечный магнитофон поставили между ней и решеткой, и техника скрадывала и без того тусклый свет. Большая часть помещения оставалась погруженной во мрак, в том числе и камера для бесед и допросов. Петр подвинул магнитофон к себе, проверил микрофон. Повернул ножку лампы так, чтобы лучше осветить клетку.

За толстыми, в два пальца, бурыми от ржавчины прутьями сгорбилась на привинченной к полу скамье молчаливая фигура. Игра света и тени делала ее черной и плоской, похожей на марионетку китайского театра – только спиц, управлявших движениями куклы, не хватало.

Петр подобрал со стола тонкий карандаш, повертел в пальцах, положил на место. Громко прочистил горло. Взял стакан с холодным чаем, глотнул.

Человек за решеткой все это время оставался неподвижным.

– Что ж, – сказал Петр, – вы готовы, Савелий? С чего начнем сегодня?

– О, гражданин писатель. Здра-авствуйте, – донеслось из темноты, но сама фигура при этом по-прежнему не двигалась, даже на миллиметр не шелохнулась. – Как там на воле нынче, как погодка?

– Погодка ничего, – сказал Петр. – Весенняя.

Тень за решеткой удовлетворенно кивнула. Это было ее первое движение с того момента, как он вошел в помещение.

– Весна, хорошо. Цикл природы. Сначала умирает, потом возрождается. Жизнь течет своим чередом.

– Не для вас, – заметил Петр осторожно.

Савелий был у него шестым по счету, с начала его писательской карьеры в восемьдесят восьмом. По прошлому опыту Петр уже знал игру, в которую предстояло сыграть. Основные ее правила он же сам и придумал, но такие, как Савелий – те, кого Петр звал про себя «соавторы», – каждый раз добавляли что-нибудь новенькое от себя. Маленькие шалости приговоренных к смерти… Петр не возражал. Ему было интересно находить в их поведении, речи общие черты и различия. В нюансах игры скрывался порой полезный материал, который можно было использовать в будущем.

Белорус Короткевич, пироман, расстреливавший целые семьи и сжигавший дома, мнил себя посланником Ада, мессией из Преисподней. Насильник Айвазян, удушивший шесть девушек и женщин в Ленинградской области, «боролся» с падением нравов. Юдофоб Климов, жертвами которого становились только евреи, мстил христопродавцам, а украинец Прутко, гомосексуалист, специализировавшийся на маленьких мальчиках, винил во всем коммунистов и косил под сумасшедшего, рассказывая, что на самом деле он мутант из Чернобыля.