Братья Карамазовы. Продолжерсия

22
18
20
22
24
26
28
30

И как-то аж закачался на месте, трясясь весь от бороды до ног, от видимой ярости или негодования, что не может добиться своего.

– Красавчик м-о-ой, – нараспев протянула Карташова и потянулась от Лягавого к купечику; ей явно не хотелось доставаться последнему.

– Цыц, тварь! – тот резко дернул ее за себя. – Тысячу!.. – и полез с пачкой кредиток уже прямо в морде купечика, от неожиданности отпрянувшего назад.

– Ишь, Лягавому-то масть не та вышла – нахрапом берет… – раздалось из толпы. Кто-то произнес эту фразу негромко, но она четко прозвучала в неожиданно упавшей тишине и потому достигла ушей всех присутствовавших и Горсткина в том числе.

– Кто сказал Лягавый? – медленно разворачиваясь от купечика, зарычал Горсткин – и даже издалека было видно, как на фоне резко побелевшего кожи быстро налились кровью его глаза. – Удавлю, собаку!.. Руками удавлю гниду!.. А семью по миру пущу!.. Засажу в яму – не выйдешь по гроб!.. Всех куплю!..

Говоря это, Лягавый нелепо, но от этого как-то особенно устрашающе, размахивал руками, в обеих из которых уже топорщились кредитки. И во всем его виде – этой звериной злобе, дополненной властью денег, было что-то настолько подавляющее, что на эти наглядные «аргументы» больше не нашлось никаких возражений. А Лягавый между тем, не найдя обидчика, вновь вернулся к купчику:

– Две даю!.. – и снова потянулся к купечику, как-то быстро протрезвевшему и приобретшему уже не очень уверенный вид.

– Вы это, Кузьма Тытыч, по обыкновеныю…

– По обыкновеныю… – передразнил его Лягавый.

– Кузьма Титыч, давай все три – поддержи честь заведения, – это уже из толпы раздался подобострастный и вполне дружелюбный голосок.

– Жри, жри!.. Даю!.. И знай Горсткина. А то как березовые шпалы вместо сосновых смолить – врешь!.. Лабазник!.. Помыранцывый!.. – это он еще раз передразнил совсем сдавшегося и сдувшегося купчика, уже забывшего о прежнем задиристом бычестве, но еще не смеющего радоваться неожиданному прибытку. (У него, видимо, с Лягавым были какие-то совместные подряды при строительстве железной дороги.)

Горсткин между тем, отсчитав деньги, потащил явно недовольную таким исходом дела Карташову наверх – там были особые нумера для подобных грязненьких делишек. Та пыталась хохотать и жеманиться, но это выглядело совсем натужно и тоскливо. А на верху лестницы Лягавый, еще раз сжав кулак, бросил в провожающую его взглядами публику:

– Знай Горсткина!..

Впрочем, Иван с Алешей этого уже не слышали – они вернулись в свою комнатку.

V

притча о младшем брате

Обоим уже было не до еды и питья. Иван снова закурил сигару, а Алеша нервно ходил от стола к окну, словно намеренно разворачиваясь от окна на одной и той же новенькой деревянной половице.

– Этот Лягавый подрядами на десятки тысяч ворочал и до сих пор ворочает на строительстве железной дороги, – задумчиво произнес Иван. – Все вокруг скупил и всех под себя подогнул. Все его тут боятся – ты видел… Столько проворовал, столько промошенничал – а все, как с гуся вода. Всех подмазал, кому надо… Даже наш Мокей Степаныч, и тот его боится… А вроде глава городской… Да – Лягавый, всех залягал… поначалу так с Масловым конкурировал, еще купчишкой местным, да ты знаешь. А потом этот Маслов и сгинул куда-то – и никто так и не узнал до сих пор, куда. И есть верные подозрения, что не без помощи Лягавого… И жену, ты представляешь, утопил в нужнике. А следствие решило, что она сама утопилась там… Ты только подумай, какой абсурд – кому придет в голову топиться в нужнике – но денежки и тут сыграли свое дело. А ведь и государю будет представлен как представитель народного капитала. В адресе сказано, что отец его крепостным был, а вот сынок благодетельствами государя-освободителя – вон на какие вершины взлетел, капиталом ворочает… Вот и думаю, Алеша, как такие люди умеют устраиваться. Из грязи – да в князи… У него, говорят, брат меньшой есть – так тот чуть ли не свинопасом при нем, в хлеву и на коровнике. Да, а этот – правитель жизни, «всех удавлю…» Что думаешь, Алеша?

На эти слова Алеша перестал ходить, сел напротив Ивана и даже пододвинул поближе стул.

– Брат, ты хотел меня послушать, мое исповедание веры?