Братья Карамазовы. Продолжерсия

– Опять споры русских мальчиков?

– Да, Иван, на этот раз точно – только русских. Только русских, которые потом неизбежно перейдут в мировые, ибо это же судьба России – решать мировые вопросы, и все главные мировые вопросы сначала были чисто русскими. Но сначала – ты прав – это по сути очередной спор русских мальчиков… Точнее мужей уже, которые когда-то были мальчиками, но еще не забыли этого. Вот – как мы с тобой…

– Заметь, это уже ты проводишь прямую аналогию с нами. Ох, чувствую, не оторваться нам от этой кровной связи. Что ж, Алеша – и хорошо. Давай – так и будем напрямую. Я же все понял, не дурак же совсем, что все, что ты мне расскажешь – это будет о нас с тобой. Сначала непосредственно о нас с тобой, и только потом – аллегория? Так?..

– Так, брат мой Иван.

Иван как будто успокоился и даже обмяк на стуле. И в то же время какая-то затаенная скорбь обозначилась в выражении его ушедших куда-то в глубину глаз.

– Итак, у некоторого человека было два сына… Старший и младший. И казалось бы, все хорошо, но неожиданно младший из них просит у отца: отче, дай мне полагающуюся мне часть имения… Вот тут и делаем первую остановочку. Спрашивается: зачем попросил? Что-то тут не так. С самого начала было не так. Ведь если младшему сыну и брату старшего было бы хорошо у отца, не стал бы он просить у него имения. Но ведь попросил – значит, плохо было… А почему плохо?.. Вот об этом мало кто задумывается. А ответ-то только один может быть, и ответ этот очень простой. Понимаешь, Иван!?.. Просто все. Плохо было младшему только по одной причине: он чувствовал, что не любит его отец… Да-да, не любит его… Во всяком случае, совсем не так, как относится к старшему. Заметь, этому есть подтверждение и в словах Христа. Отец потом уже, по возвращении младшего и, кстати, втайне от него – что скажет старшему?.. Он ему скажет: сын мой, ты всегда со мною, и все мое твое… Обрати внимание: «все мое твое». Именно потому, что «ты всегда со мною» – награда тебе, что «все мое – твое». Не большая часть твоя, но «все». А как же младший?.. Ты скажешь, что младший свое прокутил, и потому отец так и сказал? Нет – так было и раньше. И раньше, пока младший жил с отцом, отец считал, что все принадлежит старшему, что тот его наследник, соправитель, последователь, да и любимый сын. И ведь вся последующая притча – этому подтверждение. О, я много думал об этом, Иван!.. Ведь младший, когда просил у отца свою долю наследства – просто испытывал его. Он и поверить не мог, что отец выполнит его безумную просьбу. Как – при живом отце получить долю наследства? Неслыханно?.. Он просто хотел, чтобы отец понял, как ему плохо, как ему не хватает отцовской любви, что он готов уйти из-за этого из родного дома, куда глаза глядят… Но к неожиданному ужасу младшего – а я настаиваю, что это был ужас, и ужас именно неожиданный – отец соглашается выполнить просьбу. Ты скажешь: оно должно было быть ожиданно, если младший не чувствовал любви отца… Но в том то и дело, что не чувствовал, но надеялся, не чувствовал, но мечтал о ней, не чувствовал, но поверить все же себе не мог – ибо невыносимо это, признавать, что тебя не любят, что тебя не любит родной отец… И ведь нет другого объяснения поступку отца, как не это ужаснейшее для младшего сына объяснение – его не любили. Да, его не любил родной отец… Ты сам вдумайся: ты бы отделил своему сыну при своей жизни часть имения, если бы любил его? Разве ты не попытался бы отговорить его от безумной затеи? Разве не попытался всеми силами и средствами удержать его у себя, у своей груди – если бы только любил его?.. Если бы только любил!.. Но ты не любил… Гм… Но отец из притчи нашей не любил своего младшего сына, поэтому и выделил ему его часть имения…

– А может, выделил, потому что любил его?

– Ах, Иван, брат мой, разве я не пытался именно так объяснить эту притчу. Да – мол, любил, любил так сильно, что исполнил его безумную просьбу… Только не складываются карты и… осколки… осколки кровавые эти не склеиваются… Как тут ни крути. Это все равно, что ребенок трехлетний просит у тебя нож или спички – и ты даешь ему их, несмотря на то, что знаешь, что за этим последует. Любишь – ни за что не дашь, ибо сразу же предположишь, что за этим последует и ужаснешься. А вот не любишь – почему бы и не дать? Авось и как-нибудь обойдется… Или даже интересно понаблюдать, что за этим последует. Знаешь, Иван, я предполагаю, что отец этот был что-то в этом роде. Садист-наблюдатель… Он прекрасно знал и предполагал, как поведет себя младший его сын со своей долей наследства, но ему хотелось получить удовольствие от наблюдения его страданий. То есть не просто – с глаз долой нелюбимого сына, а еще и понаблюдать, как он мучится, а все затем, чтобы себя выставить в своих же собственных глазах за добродетеля: мол, сынок за свое же неразумие страдает, из-за своих же дурацких просьб, из-за того, что захотел оставить такого хорошего и добродетельного отца. Чего этому олуху не хватало в отцовском доме!?.. Вот пусть теперь и мучится – а я посижу в сторонке и понаблюдаю… А ведь младший сын действительно страдал. И не тогда только, когда стал нуждаться, и когда его послали свиней пасти… О, нет!.. Я бы сказал, что эти его физические страдания от голода и недостатка пищи были совсем не такими страшными… Чем те, когда он осознал, что был прав – и получил этому подтверждение. Отец никогда его не любил, потому побыстрее при первом же удобном случае и сбагрил его от себя… Потому младший и пустился во все тяжкие – не от радости, не от свободы, не от глупого неразумия – а от отчаяния!.. Потому и бросился к блудницам, так как с ними пытался забыться в разврате своем, пытался суррогатом любви заменить отсутствие отцовской любви… Искал ее и пытался вырвать и у матерых блудниц и у сопливых босоножек…

– Босоножек!!??..

– Да и у босоножек… Чего ты удивляешься? Чего от отчаяния не сделаешь? Чего не сделаешь, чтобы забыть в душе эту страшную черную дыру, чтобы закидать ее, затянуть ее всеми этими грязными и подленькими объятиями… (Алеша всхлипнул. Или это только показалось Ивану, когда Алеша шумно втянул воздух трепещущими ноздрями.) Ты слушаешь? Мы идем дальше. И вот мой младший брат решает вернуться к отцу. Спрашивается: зачем? Ты скажешь: от голода, оттого, что вспомнил, что наемники у него «избыточествуют хлебом»? Эх, не все так просто…. Не все так просто, Иван… Опять не складывается. И я в который раз спрашиваю себя: почему все-таки вернулся. Почему не покончил с жизнью?.. Ведь убедился же, что отец не любит его. Ведь не мог же отец не знать, как он стал бедствовать, ибо сказано, что голод поразил страну, и если природные жители ее бедствуют при этом, то что говорить о пришельцах… Отец знал – но ничего не сделал, ни одним словом или намеком не позвал обратно. Поразительно!.. Это ли не доказательство его нелюбви!.. Сын умирает с голоду, а ты ему не помогаешь – можешь помочь и не помогаешь… Как это можно по-другому объяснить?.. И ведь какое лицемерие, когда этот отец потом скажет старшему своему сыну, что, мол, надо веселиться, «что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Тут с какой стороны ни посмотри: везде дичь – и дичь жестокая выходит. Если был мертв – то не ты ли сам причина этого? То есть, отдавая сыну часть имения – ты послужил причиной смерти своего сына. И ведь знал же, что к этому все приведет. Если предположить, что отец не знает, жив ли его сын или мертв – то это ли не свидетельство его как минимум полнейшего равнодушия к судьбе своего сына?.. «Пропадал и нашелся» – как будто о щенке, о котенке каком сказано… Отец сам послужил тому, чтобы сын пропал, и палец о палец не ударил, чтобы сын нашелся. Все – само собой как-то вышло. Папашка, вроде, как и ни причем… Но все-таки вернемся к младшему… Решил вернуться к отцу… Для меня это, Иван, самое трудное и необъяснимое место. Не должен он был возвращаться – ни по какой логике не выходит так. Должен был покончить с собой… Но не сделал этого. Что его удержало? Может, жажда жизни? Та, кошачья карамазовская жажда жизни, которая и в нас с тобой? Что думаешь, Иван?

– Я вообще-то, Алеша, сторонник традиционной версии понимания этой притчи.

Алешу как-то зримо заколобродило от этих слов Ивана. Он отодвинулся на стуле и досадливо сморщился лицом, а зрачки задрожали в лихорадочном подергивании.

– Хочешь сказать, что раскаялся… Ах, Иван-Иван!.. Где ты их видел?.. Кающихся?.. Сейчас нет и тогда не было… Да и не в чем было каяться ему. В чем, в самом деле – в том, что отец его не любит? В этом, скажи, Иван?..

– Да, хотя бы в том, что усомнился в любви отца своего.

После этих слов Алеша замолчал и прямо-таки впился в глаза Ивана. Несколько секунд длилось молчание и с ним, какая-то невидимая борьба проникших друг в друга взоров родных братьев…

– Ты так и не поверил мне, Иван?

– Да, Алеша, не поверил. Я же тебе сказал, что я сторонник традиционной версии понимания этой притчи. И ты зря, братишка мой, решил меня испытать своей новой версией. Я ведь не верю тебе, Алеша… Точнее, не до конца верю. Ведь в традиционном понимании притчи отец – это Бог. А Бог не может не любить Своих детей. А ты мне пытаешься именно это и всучить, да еще хочешь, чтобы я в это поверил. Или ты действительно хочешь мне сказать, что Бог может не любить Своих детей? Это ли твоя версия?..

– Но я ведь не дорассказал тебе до конца свою версию. (Алеша как будто на что-то решился – словно полетел с горы. Это было заметно по сузившимся глазам и жесткому, даже какому-то «острому», выражению его лица.) Итак, младший сын возвращается к отцу – да!.. – вполне возможно уже другим. Каким?.. Давай чуть повременим. Еще вернемся к этому… Но я настаиваю, Иван: младший сын возвращается, не потому что одумался или раскаялся. Тут другое. Смотри, что он думает: мол, «согрешил против неба и пред тобою», то есть отцом своим. Но в чем согрешил? Против неба?.. Гм?.. В чем?.. В том, что усомнился в любви своего отца, как ты говоришь? Но причем здесь небо?.. А пред отцом в чем? Опять-таки усомнился в любви и попросил долю наследства? Но отец мог и не давать этой доли. Разве мало неразумных желаний выслушивают отцы от своих чад? Они – что, все их выполняют? Если любят – то наоборот, будут учить уму-разуму и вразумлять. А вот если не любят, то – да, некоторые потворствуют… Весь грех его состоял в том, что он получил уже не сомнение, а точно знание: мой отец меня не любит… Что, правда, – грех и заключался в этом знании?.. «Будете как боги, знающие добро и зло…» Адаму тоже лучше было бы оставаться в неведении?..

– Да как же он понял, что отец его не любит? Ты так уверенно об этом говоришь… Или уже началась твоя литературная версия?

– Нет, Иван, – пока все строго по тексту. Смотри, что он думает? Он думает, что уже недостоин называться сыном и собирается наняться в наемники к отцу… А теперь скажи, о чем это говорит? Какой поступок должен совершить сын, чтобы перестать им быть и перейти в разряд наемников? Какой?.. Да никакой. Для нормального отца никакой. И сыну, который чувствует любовь отца, никогда не придет в голову, что после какого-то своего проступка он перестанет быть сыном. Да любой нормальный сын, у которого есть нормальный отец, после любого своего проступка, просто бросится к отцу с плачем и просьбой о прощении. И все!.. И все – но только если есть любовь. Но младшему сыну не это пришло в голову, а совсем другое: что он уже и не сын и может быть только наемником – дичь полная. Точнее, мысль закономерная, если нет любви. Причем, не просто пришло: он сначала это подумал, и не ужаснулся, не выкинул эту мысль из головы как несуразную – нет. Он в ней уверился, уверился до полной правоты – и именно это и высказал при встрече с отцом.