– Спасибо, Алеша, спасибо… Спасибо за откровенность. Теперь я верю тебе… Верю в твою искренность. И хочу сказать тебе, как бы подтвердить даже… Что ты прав. Ну, почти прав… – Иван выговаривал слова с трудом, как бы через силу. – Только ты не заметил, что твоя притча о младшем брате как-то незаметно перешла в притчу о старшем?.. А что же младший? Так и остался романтиком и сочинителем притч, точнее, их вольным…, очень вольным интерпретатором?.. А то я, знаешь, о чем подумал, грешным делом?.. Надеюсь, я не обижу тебя, если скажу. А – Алеша?
– Не обидишь. И прости, если я тебя обидел…
– Нет-нет, Алеша, откровенность разве нуждается в прощении?.. Значит, не обидишься. Только я без аллегорий. У меня правда эта мысль промелькнула, когда я слушал все твои интерпретации… Если я больше всех похож на отца нашего, то ты – на Смердякова. Помнишь, как он рассуждал о вере там, в гостиной у отца…, чем до слез доводил бедного Григория?.. Не знаю, что это за странное свойство ума нашего – во всем добром видеть злое… Не только о тебе говорю, но и о себе – и за собою это замечал. А уж в Смердякове – это как по писаному. И тебя, вот слушал, даже и страх какой-то мистический мелькнул – словно бы в тебе дух его заговорил… Да, вам бы встретиться было бы надо и пообщаться накоротке… Почему ты этого никогда не делал, Алеша?..
На Алешу это замечание Ивана произвело болезненное впечатление. Он даже слегка затряс головой, словно пытаясь снять с себя какое-то наваждение. А у него действительно мелькнула какая-то странная и ужасно болевая для него, хотя и невозможная мысль, что Дмитрии и Иван сговорились друг с другом в их отношении к Смердякову и главное – в отношении Алеши к нему. От Ивана не укрылась его болезненная реакция.
– Ладно, друг мой Алеша, оставим Смердякова. А то странное дело: всегда, когда мы встречаемся с тобою – он словно стоит между нами и не дает общаться друг с другом. Только друг с другом… Я все-таки хочу дослушать твою притчу. Именно – о младшем брате. Ты в своей интерпретации старшего, может, все-таки недооценил степень его… доброты к тебе. Хотел сказать «любви», но ведь ты и тут усомнишься… Кто это – Декарт сказал: «cogito ergo sum6»? О тебе надо было бы сказать: сомневаюсь – значит, существую… Когда же ты успел стать таким скептиком?.. Куда же вера твоя подевалась, Алеша? Но может все прояснится по окончании твоей притчи. Алеша – а?..
– Притча эта на самом деле не закончилась, а только еще развивается.
– Конечно, конечно – тем интереснее. Я же помню, что мы все – только частные случаи мировых сюжетов. Вот и интересно, какой сюжет ты возьмешь за основу дальнейшего развития. Ведь их на самом деле и не так много. Отцовский, Смердяковский, Митенькин, мой – фамильный, Карамазовский, охранительный…. И теперь – твой… Я очень хочу послушать.
– Мне кажется, ты уже знаешь…
Иван на это опустил голову, а потом снова поднял ее с лукавой, но все-таки грустной улыбкой:
– Ты говоришь… Но дело ведь не в знании, а в интерпретации – верно? Мы все знали две тысячи лет притчу о блудном сыне, но ты ее так интерпретировал, что никому это и в голову не могло прийти. Ты же и меня интерпретировал так…, как тебе было удобно… Кстати, я бы для твоей интерпретации взял бы не притчу о блудном сыне, а притчу о богаче и Лазаре…
– Нет, – перебил Алеша, – я думал об этом. Лазарь отвратительно смиренен, даже в своей раздавленности уповает на Бога, а младший брат – нет… И именно поэтому он возвращается, а не остается со своими свиньями, как остался Лазарь со своими псами, что раны ему лизали.
– И видимо возвращается не просто так…, как об этом в притче – а в твоей особой интерпретации, в которой ты точно не пожалеешь «ни отца ни приятеля». Верно же говорю?
Последнюю фразу Иван сказал с какой-то жесткостью, и это странным образом повлияло на Алешу – как бы вдохновило его на продолжение.
– Хорошо, слушай, Иван… Слушай же теперь до конца. Я уже говорил тебе, что младший сын вернулся к отцу другим – вовсе не потому, что он раскаялся, а потому что уже одна мысль, пусть еще не до конца осмысленная и понятая, но уже поселилась в нем. Мысль о несправедливости всего существующего строя, когда отцы по своему желанию и произволу передают свои зачастую нечестным трудом приобретенные имения тому, кому захотят. А именно – тем детям, которые им больше всего по душе, а значит, таким же злым и немилосердным стяжателям, для которых главное в жизни есть богатство. Более того – он видел, что это источник все больших и больших зол, при которых одни, и весьма немногие, богатые становятся еще богаче, а большинство становятся все беднее и беднее. Каждый должен пользоваться теми плодами своего труда, которые он заработал лично – а не вследствие прихоти своих предков, передавших ему незаслуженные личным трудом богатства. На самом деле это развращает и самих обладателей этих богатств, так как они начинают в буквальном смысле беситься с жиру и в них просыпаются самые низменные и животные свойства. Мы, кстати, только что были этому свидетелями на примере того же Лягавого. Понял, почему я просил тебя остаться до конца?.. Так вот. Младший сын вернулся с такими мыслями – но они еще только начинали бродить в его голове, только созревали в его душе. Нужен был какой-то толчок, какое-то наглядное подтверждение правоты назревавшему в его душе перевороту. И этот толчок произошел. Я имею в виду убийство отца. И ведь все действительно происходит «как по написанному». Двое из непосредственно замешанных в этом убийстве тех самых «помимобрачных» братьев – исчезают, один вешается, второй – на каторге, а все богатство отца по формуле «все мое – твое» легко и просто перетекает к старшему брату, у которого есть вполне надежное формальное прикрытие – завещание убитого отца. Но младшего брата не это даже возмущает, не эта как бы частная несправедливость – он понимает, что она лишь отражает всеобщий закон несправедливости, господствующий в обществе. Закон, по которому в этом обществе господствуют богатые «старшие братья», за счет своего положения всячески унижающие «братьев своих меньших». Что порочна сама формула «все мое – твое», по которой и происходит распределение благ в обществе, так как изначальное «мое» у всех отцов разное, и, передавая его по своему произволу кому им угодно, они только умножают эту изначальную несправедливость. И тогда младший брат начинает действовать. Он понимает, что действовать в одиночку бессмысленно – так можно решить одну какую-то частную несправедливость, но нельзя исправить само общество, сам корень зла, который в нем гнездится. Всем «младшим братьям» нужно объединиться, подготовиться и в один… прекрасный, великий и судьбоносный момент свергнуть власть «старших братьев». О, это не просто!.. Это очень не просто!.. Ибо «старшие братья» далеко не наивны, и к тому же никогда не были романтиками. Они хорошо организованы и сплочены, ибо всегда знали, что их власть нужно защищать – или, говоря по-современному, «охранять»… На страже их интересов вся сила государства, вся традиционная система общества, весь дурман религии, вся мощь многовековых сил зла, привыкших паразитировать на труде и страданиях всех обездоленных «младших братьев». Но другого пути нет – просто нет!..
– Что ж, Алеша, – это бунт?
– Нет, Иван, это не бунт, это – революция!..
Братья какое-то время помолчали. Из центральной залы трактира в это время несколько раз донеслись взрывы разнузданного пьяного хохота…
– Ну, хорошо, Алеша, революция… Только где гарантия, что младшие братья, свергнув власть старших и распределив их богатства, со временем не станут такими же кровопийцами и стяжателями и не захотят сами в свою очередь передать свои богатства по формуле «все мое – твое»?
– Гарантией станет закон, раз и навсегда отменяющий частную собственность…
– Эх, Алеша, у кого ты нахватался этих коммунистических идей – у Маркса или Бакунина? Ведь твой Pater Seraphicus не этому тебя учил. Он учил тебя любви христианской, смирению и…
ebooksa