Братья Карамазовы. Продолжерсия

22
18
20
22
24
26
28
30

– Алеша, но ведь отец-то принял его с распростертыми объятиями и этим доказал свою любовь… Кого там, быка что-ли, велел заколоть, пир устроил, перстень снял и одежду лучшую дал. Я, кажется, все правильно помню…

– Правильно-правильно, да не совсем… Поставь себя на место этого отца. Ты когда-то сбагрил нелюбимого сыночка по его же неразумному желанию, потом еще садистски наблюдал, как он мучится и страдает или совсем забыл о нем – живой он или мертвый, тебе было все наплевать. И вдруг этот сынок, причиной возможной смерти которого ты и был, заявляется тебе в дом. Причем, едва живой…

– Понимаю, понимаю, ха-ха, – рассмеялся, хоть и не слишком весело и как бы против своей воли, Иван. – Хочешь сказать: лицемерие все это было!.. Ха-ха!.. Грех замазывал. Да, попал, попал!.. И ведь как близко – прям, как с нашей семейки списал картинку… Только наш… Впрочем, не будем о покойниках… А так – хорошо!.. Зло, но хорошо!.. Что ж – куда же ты дальше выведешь свою притчу?

– А дальше с поля возвращается старший брат…

– Ха-ха… Вот с этого места поподробнее.

– Иван, ты же все хотел откровенно?

– Абсолютно… Или насколько это возможно… – как-то загадочно добавил Иван после небольшой паузы.

– Итак, пир горой в доме у отца по поводу возвращения младшего сына. Старший слышит весь этот разгул и выспрашивает у слуги – что такое… О, тут много подробностей, на которые почему-то не обращают внимание! Почему не прошел сразу в дом, а призвал слугу? Что-то заподозрил? Да-да, заподозрил что-то нехорошее. Это многое говорит о нем, что у него было за сердце. Теперь смотри: после слов слуги сказано, что он не просто принял к сведению возвращение своего младшего брата, может, и неприятно ему было, но он даже не посчитал за нужное скрыть свою неприязнь. Сказано, что он осердился и не захотел войти… Удивительно!.. Вот, какие они, старшие братцы бывают. Родной брат вернулся живым – а тот злится. На что собственно? Он что – его долю наследства прокутил с блудницами? Нет – свою собственную. Тогда в чем же дело? А дело в том же… Иван, догадался?

– Как же, как же – опять нет любви…

– Именно: не только отец не любил сына своего младшего, но и старший брат не любил его… Не хмурься, Иван. Будем честными до конца…

– До конца?..

Иван спросил это то ли с иронией, то ли с недоумением. Если бы Алеша был повнимательнее, то заметил, как словно от какой-то внутренней боли он прикусил себе нижнюю губу. Но Алеша, как на что решился, и реагировал только на внешние реакции. Он как бы боялся не сказать того, на что уже решился.

– Отцу самому приходится зазывать своего старшего сыночка в дом. И тут выявляется одна удивительная подробность. Оказывается, не только младший сын никогда не чувствовал любви своего отца, но и старший ее тоже никогда не чувствовал, и теперь с удивительной откровенностью высказывает свои претензии к отцу. В самом деле: ишь – отец за все время ему и козленка не дал попировать с друзьями… И это за его многолетнюю верную службу!.. Кстати, и слово-то какое точное – служба. Тот так и говорит: «я столько лет служу тебе»… Скажи, отцу дети служат? По-моему, скорее отец должен служить детям… Служат там, где нет любви, где все построено на принципе: ты мне – я тебе. Итак, открывается удивительнейшая и по сути своей трагичная подробность: никто никого не любит в этой семье… Точнее, нет: младший все-таки любит, или хотя бы жаждет отцовской любви, оттого и бежит из дома. Старший же тупо «служит»… Но истина открывается во всей своей безобразной наготе – отец не любит ни одного из своих сыновей. Только обрати внимание на разницу: старший смиряется с этим, ибо отец ему говорит: «все мое твое», то есть старшему не любовь нужна, ему нужно богатство и состояние. Без любви он проживет, а без денег нет. Деньги – это главное для него, потому он так и озлился на возвращение младшего, который был «мертв и ожил». На какой хрен ожил – угроза возможная, траты незапланированные. Того же быка закололи… Ведь все, что есть у отца – «его», тот сам об этом сказал.

– Тогда скажи мне, почему отец так ему сказал, если ты говоришь, что он не любил никого из своих сыновей?

– А ты как думаешь, Иван?

Иван чуть помолчал, а потом немного загадочно улыбнулся:

– Ты хочешь, чтобы я сам себе подписал приговор?.. Хорошо. Я тоже буду откровенен, Алеша. Смердяков в последнюю встречу со мной, знаешь, что сказал по этому поводу? Это хорошо бы легло в основу твоей притчи… Он сказал, что из всех братьев я больше всего похож на отца нашего, Федора Павловича… Что – в точку?.. И ведь так и вышло. Наследство-то от него перешло ко мне. Все «его» оказалось «мое». Ты только дом получил фамильный, да ведь и тот по бумагам мне принадлежит. И доля Дмитрия досталась мне. И ты верно хочешь мне сказать, что я должен все-таки отдать Дмитрию его долю в наследстве? Ты это хочешь сказать своей притчей, Алеша?

– Насчет Дмитрия тебе решать, Иван… Но притчей я хочу сказать все-таки другое. Мы ведь только теперь подошли, так сказать, к ее «литературному продолжению». Точнее, нет – еще пока не литературному, а так сказать, бытовому ее преломлению. Или, если хочешь – частному случаю. Ведь вся наша жизнь и все ее повороты только частные случаи уже изложенных сюжетов – как в притче о блудном сыне. Ты хочешь дальше слушать, Иван?

– Я должен это услышать, брат мой…

– Хорошо-хорошо, – Алеша словно даже поторопился прервать дальнейшие объяснения с братом. – Притча Христа завершается как бы на самом неопределенном месте. Неясно даже, смог ли отец убедить своего старшего сына войти в дом, или тот так и остался стоять за дверьми, злобствуя и досадуя на отца и брата. Итак, с этого момента и начинается, как мы с тобой договорились, «литературная», точнее частная, или даже «аллегорическая» интерпретация. Старший брат вошел в дом, даже обнялся с младшим и даже изобразил при этом лицемерную радость. Он это привык делать в отношениях с отцом – и скрепиться в очередной раз для него не составило труда. Но на самом деле у него уже зрел план дальнейших действий. Выясняется, что у отца было еще двое детей, внебрачных, или можно сказать, помимо брачных – тех, от которых уже шла речь. Выясняется, что они тоже претендуют на наследство, и, разумеется, тоже ненавидят отца своего. Ибо в этой семье все ненавидят друг друга. А поскольку нет страсти сильнее, чем страсть к богатству и нет сильнее ненависти, когда кто-то стоит на пути к нему, старшему брату остается только подняться над этим водоворотом ненависти и пустить дело на самотек. «Пусть одна гадина сожрет другую», – случайно в минуту гневной откровенности выскажет он однажды младшему брату, которого он уже не считает препятствием. Не от презрения, а просто от его наивности и романтизма. Он думает, что с ним он разберется без особых проблем. По-свойски, так сказать… И вот в один прекрасный день – старший потом поймет, что это был один из самых прекрасных дней в его жизни – смертельный узел ненависти развязывается, причем самых удивительным и благоприятных образом для старшего брата. Один из этих «других» братьев убивает отца и, не выдержав тяжести содеянного, вешается, другой по ложному обвинению в убийстве отправляется на каторгу. А «все» – все то, что отец и говорил «твое» – действительно достается одному ему, так как отец и предусмотрел в своем завещании. И хотя он никого не любил, но видел, что именно старший сын наиболее близок ему по духу, продолжит его линию стяжательства и накопительства и выполнит его посмертную, пусть и несправедливую волю. Как и произошло… Нет, старшему тоже пришлось пострадать – и пострадать довольно жестоко, чуть не до умопомешательства, ибо он вдруг почувствовал, что не может снять с себя ответственности за смерть отца. И хотя он юридически не был причастен к этой смерти, но его совесть не могла оставаться спокойной, ибо она отвечает не только за юридически признанные поступки, но и за «вольные желания», а в этих желаниях он действительно был волен настолько, что позволял себе желать смерти отца. И это его желание не могло не вдохновлять остальных братьев, домогающихся наследства, один из которых и пошел на действительное убийство. Но время, как известно, все лечит. Оно прошло – все установилось, устаканилось, жизнь вошла в свои берега – успокоилась и совесть. Ведь в главном все произошло по его самому сокровенному и определяющему его жизнь желанию: «все мое – твое», сказал когда-то отец, и он дождался момента, когда это исполнилось, и теперь мог спокойно наслаждаться жизнью, пользуясь полученным отцовским богатством. Да и стать его охранителем – и не только его, но и всего установленного порядка вещей, где сильные мира сего угнетают слабых, пользуясь всеми привилегиями «охранителей», ибо что ж не стать охранителем, когда в этом и заключается твой кровный интерес. Надо защититься от всех возможных посягателей на свое исключительное положение…