Могильный червь

22
18
20
22
24
26
28
30

Я люблю тебя, Лиза, - подумала она тогда. - Я всегда любила тебя с тех пор, как увидела в той кроватке, когда ты вернулась из больницы. Видит Бог, я завидовала тебе, завидовала тому, как мама и папа всегда заискивали перед тобой и игнорировали меня. Как ты была ребенком и могла все испортить, и это было нормально. Но я была старшей сестрой, я должна была быть взрослой и делать осознанный выбор. Я не могла ошибиться, а ты могла. Но когда я вернулась из Денвера, то поняла, что все это не имеет никакого значения. В моей зависти и ревности переплелись бусинки моей любви. Помнишь, как мы обнимались в ночь после похорон? В гостиной, только я и ты? Я хотела утешить тебя, а ты утешала меня, потому что я разрыдалась, и я любила тебя тогда, я уважала тебя, и я любила тебя в тысячу раз больше с того дня.

Я не позволю тебе страдать.

Это будет кровь за кровь.

За каждую вспышку боли, которую причинил тебе этот извращенец-членосос, он познает агонию, которую не может постичь, и я обещаю тебе это своей любовью.

Потом Тара разрыдалась и возненавидела весь мир за то, что он позволил этому случиться, возненавидела Бога, судьбу, ангелов наверху и дьяволов внизу. Но больше всего она ненавидела себя за то, что мыслит как животное, одержимое безумной жаждой мести.

Ей нужно наказать себя за ошибки.

Может быть, все дело в горе, вине и мании, а может быть, в ее католическом школьном воспитании, но она действительно нуждалась в наказании, в искуплении и покаянии, а может быть, в чем-то гораздо более темном и немыслимом – в искуплении грехов. Ей нужно было принести в жертву свою боль, свою собственную кровь.

В аптечке лежала бритва.

Она полоснула себя по животу и груди, разрезала бедра, руки и ладони, пока не потекла кровь, вытягивая что-то из нее и заставляя чувствовать себя очищенной, обновленной. Она подумала о том, чтобы вскрыть запястья, но это было бы разрушение, а не очищение.

Некоторое время она сидела, истекая кровью, и боль была почти исцеляющей.

Это обострило ее ум и чувства. Чувство вины и самоистязания вытекло из нее, как отравленный гной из зараженной раны. Ощущение собственной крови, струящейся по животу и стекающей по бедрам, было бодрящим, и она подумала, не потому ли древние воины обнажали себя клинками, прежде чем идти в бой. Ее пальцы были мокрыми от собственной крови, она облизала их и вздрогнула от голода, который пронзил ее живот. Именно тогда ей захотелось набить себя сырым мясом, красным мясом, хорошо прожаренным и покрытым жиром.

Все еще обнаженная и блестящая от собственной крови, она подошла к окну, распахнула его и жадно глотнула ночной воздух. Она чувствовала запах влажных листьев в траве, влажного перегноя, живых и умирающих существ и холод вечной пряности самой ночи. Она улыбнулась, и сердце ее заколотилось.

Зверь внутри нее был доволен.

Но еще больше была довольна она. Потому что она чувствовала себя обновленной и переделанной любовью своей сестры, любовью, которая была вечной, глубокой и обогащающей. Ничто не могло встать на его пути, и мир вот-вот узнает об этом.

41

Зазвонил телефон.

- Я здесь, - ответила Тара.

- Ты это сделала? Ты сыграла в игру?

Его голос. Больше, чем просто дегенерат или псих, но он звучал как-то по-детски, с едва сдерживаемым ликованием и предвкушением, как маленький мальчик, задающийся вопросом, действительно ли его отец купил билеты в цирк. Он почти задыхался от нетерпения.

Тара чуть не ответила сразу, но прикусила язык, наслаждаясь неизвестностью, которую создавала. Она знала, что правильно определила его: маленький мальчик, больной и испорченный маленький мальчик в душе. Наконец она сказала: