— Это ты зажёг?
— Нет, — хрипловато ответил Олег, — твой брат, Коля, он…
Разрозненные воспоминания сложились в картинку. Серые тельца, облюбовавшие двигатель. Олег пятится от машины, и что-то тяжёлое впечатывается в череп.
Пальцы ощупали шишку.
— Вырубил меня, — мрачно подытожил Олег.
— Что? — часто заморгала Варя. — Почему?
— Наверное, потому что он псих.
— И как долго мы спали?
Сыпля вопросами, она продолжала таращиться на свечи. В горнице пахло чем-то кислым, прогорклым. Простыни сохранили отпечаток Вариного тела. Кирпичная громада печи нависала сбоку. Был ещё пыльный стол, уродливый сервант с сервизом и фотографиями, чьи уголки перечёркивали траурные ленты. Репродукция Шишкина. Неуместный портрет Есенина. Крестьянский поэт был каким-то одутловатым на картине, спившимся, умершим.
— Ты — часов пять, — буркнул Олег. — Телефон разряжен.
Он нашёл выключатель, поклацал. Никакого эффекта. Ещё бы. Из люстры выкрутили все лампочки.
— И мой, — Варя опустила мобильник, и, кажется, теперь по-настоящему проснулась. Испуганный взор заскакал по комнате.
— Он что-то сказал тебе?
— Да. Чистая галиматья.
По стенам метались гротескные тени. За окнами полыхнула молния, загремело. Варя сжалась боязливо.
— Я же говорила!
Он хмыкнул. Хмыканья иногда защищают от безумия.
…Варя спала, свернувшись калачиком, закрыв ладонью своё хорошенькое личико.
Есенин наблюдал, как Олег потормошил невесту. Без толку.
Неужели она так много выпила на поминках?