Вадим свернул налево.
Автомобиль подскакивал на ухабах, как конь, норовящий сбросить ездока. Водитель позволил себе посмотреть в зеркало заднего вида и вздохнул облегчённо.
На главной улице города не было ни души, что настораживало, но предчувствие спасения окрыляло Вадима. Подумаешь, в пасхальный вечер люди сидят по домам! Но храм-то наверняка заполнен прихожанами!
Он выехал на просторную площадь, проскочил памятник Ленину. Ему показалось, что плече вождя пролетариата сидит что-то жёлтое, но когда он оглянулся повторно, там ничего не было.
«Шкода» виляла по щебню и пыхтела, карабкаясь вверх.
«Откуда здесь щебень, в центре?» — подумал Вадим, останавливаясь.
Он уже видел почтамт, старые конюшни, переделанные в рынок, и голубой, с золотыми звёздами, купол храма.
Не заглушив мотор, он выпрыгнул из автомобиля и помчался к Сергиевской церкви. Десять метров до неё он преодолел с таким трудом, словно поднимался по насыпи. Под ногами осыпался щебень, а из полураскрытых дверей храма, доносились переливы ангельских голосов. Хор пел что-то о возвращении домой.
Вадим втиснулся между створками, почти ощущая знакомый церковный запах. Дорогу ему преграждала колючая проволока, он перелез через неё, порвав штанину, и сделал три шага по шпалам.
Рот наполнился чернилами. Раздался крик, и автоматная очередь изрешетила Вадима от паха до грудной клетки. Он свалился на рельсы. Сзади суетились какие-то люди, а впереди крался по мосту земляк. Он перепрыгивал со шпалы на шпалу, его зоб раскачивался в такт движениям тощего тела. Земляк усмехался безгубым ртом, всё ближе и ближе.
Вадим хотел зажмуриться, но не смог, потому что мёртвые не закрывают глаз.
Ему пришлось смотреть.
Густые маслянистые капли дождя падали с небес, и небеса пахли йодом.
Возвращение
Молния расколола небо пополам, озарила дачный посёлок вдали и шахты на горизонте, силуэт карьеров, кардиограмму индустриальных окраин. Дождь забарабанил по гравию, вспенил рыжую пыль. Заштриховал диагоналями стекло пригородной электрички. Стук колёс перешёл на рысцу и Артур Кошелев прижал к себе пакет с подарком для сына. Правой рукой он нащупал рукоять пистолета.
Он возвращался домой.
Отяжелевшие ветви каштанов мокро ткнулись в электричий бок, замелькали чудом уцелевшие фонари. Полусгоревшая хата. Огороды, завоёванные сорняком. Белая стена в размашистых граффити, агрессивно-безграмотных. Эмблемы рок-групп, номера телефонов легкодоступных женщин и парней, готовых сделать минет. Перед самым вокзалом, вместо «добро пожаловать», чёрная, тянущаяся на пять метров надпись «ЗДЕСЬ ВАМ ВСКРОЮТ БРЮХО, ВЫРОДКИ».
Станция медленно вплыла в окно электрички и остановилась. Зашипели тормоза. Артур, единственный пассажир в вагоне, поёрзал на деревянной лавке. Здание вокзала — безвкусица и гигантизм, плесень с позолотой. Зелёные почтовые ящики, кусты шиповника вокруг перрона. Резвящиеся под дождём дети. Погодки, ровесники Вани.
Сердце Кошелева защемило при мысли о сыне. Каждый раз, покидая семью, даже на несколько дней, он изнывал от беспокойства. Ворочался, комкая нестиранные гостиничные простыни, повторял его имя. Ему снилось одно и то же: рука, непременно в резиновой медицинской перчатке, звенит ключами, отпирает замок. Гость, ужасный, ужасный гость, входит в вестибюль, поднимается по ступенькам. Резиновая лапа поскрипывает, гладя дубовые перила. В другой руке у гостя почему-то ножницы, и он пощёлкивает ими, направляясь к детской, чик-чик, чик-чик…
Плохие сны не снились Артуру лишь дома, за пуленепробиваемыми дверями, куда кошмарам путь был заказан, где Алиса и Ваня, книги и игрушки…