Кошелев с тоской посмотрел на детей и тут же пожалел об этом.
«Лучше на них вообще не смотреть», — говаривала Алиса и, как обычно, была права.
Малышня, мокрая, возбуждённая, столпилась возле поваленного на асфальт мужичка. Он был хилым, увечным, по груди моталась табличка с каракулями «Помогите немому». Никаких шансов против подвижных и цепких ручонок, щипков и тычков.
— Больно! Больно! — выкрикивал немой.
— Врака-собака! — галдели дети, пиная его, втаптывая в лужу.
В лужах тонули нелепые стеклянные лисички и брелоки, скарб калеки.
— За что? За что, родненькие?
Рыжий мальчонка извлёк из шортов член — на сюсюкающих женских форумах детские половые органы называли перчиками и писюшками — и принялся мочиться немому в лицо. Толстая девочка впилась зубами в грязную щиколотку мужчины и лужи окрасились розовым.
— Фу, воняет, как какашка!
— Держите его рот!
Артур взмолился, чтобы машинист увёл электричку прочь от этой сцены. От заливистого мелодичного смеха, от рыжего, набравшего горсть стекляшек, от задыхающегося инвалида.
Машинист услышал его молитвы. Электричка пошла, листая столбы, трансформаторные будки, обесточенные домишки за покосившимся штакетником.
И снова он вспомнил Ваню, доброго, чуткого, беззащитного в своей детской спаленке с диснеевскими персонажами на сиреневых обоях. Ваня любил выстраивать частокол из книг, прятаться за ним, читая урывками, чередуя. Как-то Кошелев спросил, какое удовольствие в таком чтении, и Ваня объяснил: «Я хочу успеть как можно больше». Кошелев тогда обнял его крепко-крепко и поклялся, что сын успеет прочитать все книги на свете, так долго он будет жить.
Артур не ругал Ваню, а вот Алиса порой бранила, особенно за живность, которую тот тащил в дом. Котята, щенки, мыши. Прошлым летом, когда Кошелевы обитали в городе и Ваня посещал школу, детвора с их подъезда обложила хворостом, подожгла голубятню. Сжаренных живьём птиц дети ели прямо в перьях, хватая ротиками дымящиеся тушки. Ване удалось спасти трёх голубей и подранки квартировали у них на балконе до переезда.
Артур видел в сыне самого себя. В детстве он был таким же: крупным, слегка полноватым, ещё и очки носил, — всемогущий Господь избавил Ваню хотя бы от насмешек, связанных с очками. И дворняги были, и подвальные кошки, и книги, бесконечное множество книг. Были и дворовые драчуны: Вовка Кадиллак, умерший от передозировки, Вовка Малой и Олежа Злыдень. Дразнилки, подножки, жвачка в волосах. Толкай толстяка на переменке. Были бабьи сиськи, очки-дурачки и тому подобные прелести взросления.
Но как сравнить эту повсеместную малость, это закаливающее характер горнило с днём сегодняшним? С птицами, мечущимися в пылающей голубятне, захлёбывающимся инвалидом, с пожилой учительницей Вани, которую семиклассники изнасиловали и приколотили гвоздями к школьной доске?
Электричка протаранила лбом стену дождя и вкатилась в поздние сумерки. Молнии, похожие на логотипы блэк-металлических ансамблей, расцвечивали унылый пейзаж, опустевшие пятиэтажки, бюсты вождей, забытую одёжку на бельевой верёвке.
Это началось два года назад, а будто бы длилось вечно.
Один ребёнок, второй, десятый.
Они пропадали из-под носа родителей, из песочниц, запертых комнат.