Драконья гавань

Возможно ли, что, когда они прибудут туда, все изменится? В его сне город был полон людей и жизни. Они с Элис были там дома, вместе, и никто не мог их разлучить. Это, знал капитан твердо, могло быть только сном.

За дверью послышался какой-то звук, тише, чем царапанье Григсби.

– Кот? – озадаченно позвал он.

– Нет, – отозвалась она из темноты.

Слабый свет, еще падающий в окно, высветил белизну ее рубашки, когда Элис открыла дверь. У Лефтрина перехватило дыхание. Она закрыла дверь тише, чем стучало его сердце. Словно призрак, молча приблизилась к его постели, и он замер, гадая, не вернулся ли его счастливый сон, и опасаясь, что проснется, стоит лишь ему шевельнуться. Элис не стала садиться на край его койки. Вместо этого она приподняла уголок одеяла и скользнула к нему. Его рука сама приобняла ее. Элис прижала озябшие ступни к его лодыжкам и замерла. Ее груди касались его груди, ее живот – его живота, она лежала на его подушке, лицом к нему.

– Как славно, – пробормотал он. – Это сон?

– Возможно, – отозвалась Элис.

Ее дыхание щекотало ему лицо. Изумительное ощущение, едва заметное, но такое возбуждающее.

– Я гуляла с тобой по Кельсингре. А потом вдруг поняла, что, как только мы доберемся туда, все будет хорошо. А если однажды все будет хорошо, значит все уже хорошо. Может, это и звучит глупо, но для меня – вполне разумно.

Странное спокойствие охватило его, поднявшись откуда-то изнутри. Он подался ему навстречу. Да. Ему это тоже кажется осмысленным.

– Мы гуляли по Кельсингре. У тебя в руке была корзинка. Мы шли за покупками или на пикник?

По телу Элис пробежала едва ощутимая дрожь напряжения.

– Корзина была полной. В ней лежал свежий хлеб, бутыль вина и горшочек мягкого сыра, – откликнулась она и вздохнула. – Мне понравилось, как ты надел шляпу.

– Сдвинул на затылок, чтобы солнце согревало лицо.

– Да.

Элис снова вздрогнула, и он прижал ее к себе, хоть и подумал, что они вряд ли могут стать еще ближе друг к другу.

– Как нам могут сниться одни и те же сны?

– А как может быть иначе? – отозвался он, не подумав, затем вздохнул и прибавил: – Ты нравишься моему баркасу. Ты же знаешь, что Смоляной – живой корабль?

– Конечно, но…

– Без носовой фигуры, – перебил ее Лефтрин. – Знаю. Но все равно живой. – Он вздохнул, и его выдох согрел воздух между их лицами. – Живой корабль узнаёт свою семью. Уверен, ты не могла об этом не слышать. Смоляной не говорит, но у него есть другие способы общения.