— Еще, пожалуйста.
В моем голосе не было ни намека на приветливость. Она подняла бровь.
— Я не разношу пиво.
Презрение в ее голосе было не притворным. Шерсть у меня на загривке слегка поднялась.
Я наклонился ближе, делая вид, что пытаюсь разглядеть ее лицо. Я знал эту девушку, видел ее где-то, но не мог вспомнить, где именно, и это было неприятно и тревожно. Кто-то с рынка? Дочь одного из наших пастухов, которая выросла и ушла из родительского дома? Она не назвала меня по имени, ее зрачки не дрогнули: она меня не узнала. Играем пьяного. Я почесал нос и проверил ее.
— Не пиво, — сказал я ей. — Глинтвейн. Что-то холодно.
— Я не принесу никакого вина, — сказала она мне.
В голосе чувствовался легкий акцент. Она выросла не в Бакке.
— Жаль, жаль.
Я отвернулся к огню.
Она оттолкнула мой сырой плащ в сторону и безбоязненно села рядом со мной. Значит — или девка, или курьер. Она наклонилась ко мне.
— Ты выглядишь замерзшим.
— Нет. Сижу в теплом местечке у очага. Выпил вот немного глинтвейна. Просто жду старого друга.
Она улыбнулась.
— Я могу быть твоим другом.
Я с пьяной растерянностью покачал головой.
— Нет. Нет, ты не можешь. Мой друг гораздо выше и старше, и он мужчина. Ты не можешь быть моим другом.
— А может быть, я друг вашего друга. Это делает меня твоим другом, верно?
Я слегка покачал головой.
— Может быть.