Убийца Шута

Так что оставшиеся дни я заняла делами, которые сама себе придумала. Каждый день я заставляла себя ходить в конюшни к Персеверансу и Присс. Я не называла его Пер. Не знаю, почему. Мне просто не нравилось так его называть. Я была рада, что нам не надо ни у кого спрашивать разрешения. Я чувствовала, что справляюсь, и что выбрала хорошего учителя. Мне нравилось, что Персеверанс не ждал ничьего позволения, чтобы учить меня. Подозреваю, никто, кроме нас двоих, не знал, что я начала учиться ездить верхом. Это мне тоже нравилось. Мне казалось, что в последнее время все решения принимались за меня. И только это я делала сама для себя.

Однажды Персеверанс потряс меня, заявив в конце поездки:

— Мы больше не сможем кататься в это время.

Я нахмурилась и спешилась. Я уже легко спрыгивала с лошадки на подставку. Маленькое достижение, однако я гордилась им.

— Почему? — недовольно спросила я.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ну, вы знаете же. Приехал писец и будет учить нас.

— Он собирается учить меня, — грубовато поправила я его.

Он поднял брови.

— И меня. И Лукора, и Риди, и Этиля из конюшен. И Эльм с Леа из кухни. Может быть и Таффи, хотя он смеется и говорит, что никто не сможет заставить его. А еще детей гусятницы и, может, кого-то из детей пастуха. Том Баджерлок сказал, что любой, кто родился в поместье, может прийти и учиться. Многие не хотят. Я вот не хочу. Но па говорит, что если человек может узнать что-то новое, он должен это сделать. И что хорошо уметь подписываться своими именем вместо крестика, а еще важнее — знать, что именно ты подписываешь и не бегать в деревню за писцом. Вот. Так что мне придется ходить, по крайней мере до тех пор, пока я не смогу написать свое имя. Кажется, он думает, что мне там понравится. А я чего-то не уверен.

Зато я была уверена, что не хочу, чтобы он вообще приходил. Мне нравилось, что здесь он знает меня как просто Би. Мысль, что там может оказаться Таффи, заставила меня похолодеть. Он не осмеливался больше преследовать меня, как в тот день, но, возможно, только потому, что я с тех не осмеливалась бегать и следить за ними. Я представила, как Эльм и Леа хихикают и передразнивают меня. Тогда Персеверанс увидит, как он ошибся, подружившись со мной. Нет! Я не могла позволить им учиться со мной. Я плотно сжала губы.

— Я поговорю об этом с отцом, — сказала я Персеверансу.

Ему не понравился мой холодный тон.

— Я был бы рад, если бы вы это сделали. Сидеть в кругу и марать чернилами пальцы — по-моему, это скучно. Па сказал, что это доказывает, что у вашего отца щедрое сердце, как он всегда говорит. С ним не все согласны. Некоторые говорят, что у арендатора злые глаза даже когда он вежливо разговаривает. Никто не мог вспомнить случай, чтобы он был жестоким или несправедливым, но многие утверждают, что только влияние вашей матери сделало его добрым и они ждали, что всем станет хуже, когда она умерла. Когда он привел сюда эту женщину, некоторые говорили, что она похожа на его родственницу, а другие считали, что она похожа на тех, кто ищет легкой жизни с богатым мужчиной.

Я замерла, приоткрыв рот. Чем больше я его слушала, тем больше холодело мое сердце. Наверное, он принял это за горячий интерес, а не за искреннее желание больше ничего этого не слышать. Он кивнул мне.

— Правда. Некоторые так и говорят. Например, той ночью, когда половина слуг не спали до рассвета, потому что эта женщина кричала о призраках, а на следующее утро Рэвел напал на них, возмутившись из-за насекомых в вашем постельном белье, и из-за того, что ваш отец так разозлился, что сжег его. «Как будто он вообще заботится о ней. У мальчишки сапожника одежда лучше, чем у нее».

Он запнулся, встретив мой возмущенный взгляд. Возможно, он вдруг вспомнил, с кем говорит, потому что повторил:

— Это говорили они, а не я!

Не скрывая ярости, я требовательно спросила:

— КТО говорил все это? Кто эти «они», которые говорят такую ужасную ложь про моего отца и издеваются надо мной?