Убийца Шута

Наш дворецкий, Рэвел, стал настолько сведущим, что совершенно освободил меня от дел. Хорошо, что Риддл выбрал его, даже если он никогда не станет стражем у двери. Раз в неделю дворецкий встречался с Молли, чтобы обсудить блюда и запасы, и так часто, как мог осмелиться, беспокоил меня списками вещей, которые, как он думал, нуждались в восстановлении или обновлении, или, клянусь Эдой, изменились просто потому, что человек восхищался этими изменениями. Я слушал его, выделял средства и чаще всего оставлял дела в его умелых руках. Поместье приносило достаточно дохода, чтобы более чем возместить его содержание. Тем не менее я тщательно следил за счетами и приберегал сколько мог, чтобы обеспечить будущие потребности Неттл. Пару раз она упрекнула за ремонт усадьбы за мои собственные деньги. Но корона выделяла мне щедрое вознаграждение, оплачивая годы службы принцу Дьютифулу. Поистине у нас было всего предостаточно и даже с избытком. Я верил, что мы оказались в тихой заводи наших дней, в мирное время для нас обоих. Падение Молли в тот Зимний праздник встревожило меня, но я отказывался признать, что это было предзнаменованием того, что произошло в дальнейшем.

В течение года после смерти Пейшенс Молли становилась все задумчивее. Она часто казалась отрешенной и рассеянной. Дважды у нее были головокружения, а один раз ей пришлось два дня провести в постели, прежде чем она почувствовала, что полностью выздоровела. Она худела и становилась медлительнее. Когда последний из ее сыновей решил, что пришло время найти свою собственную дорогу в мир, она отпустила его, улыбаясь, и тихо плакала рядом со мной вечером.

— Я счастлива за них. Начинается их время. Но для меня это конец, и очень трудный.

Она проводила больше времени в спокойных занятиях, стала очень молчаливой и нежной, чем во все предыдущие годы.

В следующем году она немного поправилась. Когда пришла весна, она почистила запущенные ульи и даже сходила и захватила новый рой. Ее взрослые дети приходили и уходили, всегда полные новостей о своей беспокойной жизни, привозили погостить внуков. Они были счастливы видеть, что к их матери вернулась часть ее бывшей энергии и духа. К моему восхищению, к ней вернулось и желание. Для нас обоих это был славный год. Я посмел надеяться, что все, вызывавшее ее обмороки, осталось в прошлом. Мы становились все ближе, как два дерева, посаженные в отдалении друг от друга, и заметившие, что их кроны встретились и переплелись. Ее дети уже не стояли барьером между нами настолько, чтобы она все мысли и время отдавала им. Я бесстыдно признаю, что наслаждался возможностью быть центром ее мира, и всячески показывал ей, что она всегда была частью моей жизни.

Совсем недавно она снова начала полнеть. Ее аппетит казался бесконечным, живот округлялся, и я слегка ее поддразнивал. Я остановился в тот день, когда она посмотрела на меня и сказала почти уныло:

— Я не могу быть нестареющей, каким кажешься ты, любовь моя. Я буду стареть и толстеть, хоть и не очень быстро. Года, когда я была девочкой, давно прошли, как и года, когда я могла забеременеть. Я становлюсь старухой, Фитц, и только надеюсь, что мое тело сдастся быстрее моего разума. Я не имею ни малейшего желания задерживаться во времени, когда забуду тебя или себя.

Так что, когда она объявила о своей «беременности», я начал бояться, что наши с ней худшие опасения начали сбываться. Ее живот потяжелел, спина болела, походка стала медлительной. Ее мысли уходили далеко от нашей повседневной жизни, она пренебрегала работой, которую когда-то выполняла, и часто я видел, как она пристально всматривается вдаль, недоуменно и удивленно.

Когда прошло несколько недель, а она все так же твердила о беременности, я попробовал еще раз докопаться до причины. Мы уединились в постели, и я обнимал ее. Она опять говорила о будущем ребенке.

— Молли, как это может быть? Ты сама говорила мне…

Со своей всегдашней вспыльчивостью она подняла руку и закрыла мне рот.

— Я знаю, что говорила… А теперь я знаю кое-что другое. Фитц, я вынашиваю ребенка. Я знаю, каким необычным тебе должно казаться это, ведь и я сама нахожу это более чем странным. Но в течение нескольких месяцев я подозревала это и молчала. Не хотела, чтобы ты решил, что я схожу с ума. Но это правда. Я чувствую, как ребенок двигается внутри меня. Ведь у меня было много детей и в этом-то я уж не могу ошибиться. У меня будет ребенок.

— Молли, — сказал я. Я все еще обнимал ее, но не был уверен, со мной ли она сейчас. Я больше не знал, что сказать ей. Трус во мне не стал спорить с ней. Но она понимала мои сомнения. Я почувствовал, как она напряглась в моих руках, и решил, что она готова отпрянуть от меня.

Но потом я ощутил, как утихает ее гнев. Вместо упреков она глубоко вздохнула, положила голову на мое плечо и проговорила:

— Ты думаешь, что я сумасшедшая, и, полагаю, я не могу обвинять тебя. Долгие годы я считала себя сухой оболочкой, которая никогда не понесет снова. Я сделала все возможное, чтобы принять это. Но не смогла. Этот ребенок, на которого мы так надеялись, твой и мой, мы воспитаем его вместе. И меня действительно не волнует, как это случилось, и что ты считаешь меня сумасшедшей сейчас. Потому что скоро, когда ребенок родится, ты поймешь, что я была права. А до тех пор ты можешь думать, что я сошла с ума или выжила из него, как тебе угодно, но я собираюсь быть счастливой.

Она расслабилась в моих руках, и в темноте я увидел, как она улыбается. Я попытался улыбнуться в ответ. Она откинулась на кровать и тихо заговорила:

— Ты всегда был таким упрямым человеком; всегда уверен, что лучше всех знаешь, что происходит на самом деле. Ну, может быть раз или два это и было верно. Но то, о чем я сейчас говорю — это женское знание, и в нем я разбираюсь получше, чем ты.

Я попытался в последний раз.

— Если хотеть чего-то сильно и долго, а потом приходит момент, когда ты сталкиваешься с осознанием, что не можешь иметь это, иногда…

— Иногда ты не можешь поверить, что оно сбылось. Иногда ты боишься в это верить. Я понимаю твою неуверенность.