— Ох, подойди сюда и просто погляди на эти сундуки. Рэвел нашел их на другом чердаке, но разве не удивительно, как совпадают их цвета и цвет колыбели? Он подумал, что, может быть, они сделаны из одного дуба, который вырос здесь, в Ивовом лесу. Тогда понятно, почему цвета такие похожие. А вот одеяла, некоторые из шерсти для зимних месяцев, а некоторые полегче, для весны. А в этом сундуке, ты удивишься, есть все для малыша. Я и не знала, как много я на самом деле сшила одежды, до тех пор, пока Рэвел не предложил поместить все это в одном месте. Конечно, там разные размеры. Я не настолько глупа, чтобы сделать всю одежду маленькой.
И так далее. Слова лились из Молли, будто долгие месяцы она жаждала возможности открыто поговорить о своих надеждах на ребенка. А Неттл смотрела на мать, улыбалась и кивала. Они сидели на диване, вытаскивали одежду из сундука, раскладывали и рассматривали ее. Я стоял и смотрел на них. Думаю, что на мгновение Неттл поддалась мечте своей матери. А может быть, подумалось мне, это тоска, которой они делились друг с другом: Молли — по ребенку, которого никогда не родит, а Неттл — по ребенку, которого ей запрещено рожать. Я видел, как Неттл взяла маленькое платьице, приложила его к груди и воскликнула:
— Такое крошечное! Я и забыла, какими бывают маленькие дети; прошло уже много лет с рождения Хирса.
— О, Хирс, он был почти самым большим из моих детей. Только Джаст был больше. Одежду, которую я делала для Хирса, он перерос за несколько месяцев.
— Я помню это! — воскликнула Неттл. — Его маленькие ножки болтались ниже рубашки, и только мы его укрывали, как он тут же скидывал все одеяла.
Чистая зависть душила меня. Они ушли, вернулись во времена, когда меня не было в их жизни, вернулись в уютный, шумный дом, полный детей. Я не упрекал Молли за брак с Барричем. Он был хорошим человеком для нее. Но их воспоминание об опыте, которого у меня никогда не было, кинжалом проворачивалось в моей груди. Я пристально следил за ними, снова изгнанный. А потом, будто поднялся занавес или открылась дверь, я понял, что изгнал себя сам. Я подошел и сел рядом с ними. Молли подняла из сундука крошечную пару башмачков, улыбнулась и предложила их мне. Я молча взял их. Они полностью поместились на моей ладони. Я пытался представить себе крошечную ножку, которой такая обувь впору, но так и не смог.
Я посмотрел на Молли. В уголках ее глаз и около рта собрались морщинки. Ее розовые, полные губы превратились в бледно-розовые дуги. Я вдруг увидел ее не как Молли, но как женщину пятидесяти с лишним лет. Ее пышные темные волосы поредели, и кое-где прожилками мелькала седина. Но она, склонив голову набок, смотрела на меня с надеждой и любовью. И я увидел что-то еще в ее глазах, что-то, чего там не было десять лет назад. Уверенность в моей любви. Настороженность, которой были окрашены наши отношения, исчезла, сведенная на нет за последнее десятилетие вместе. Она поняла, что я люблю ее, что я всегда ставлю ее на первое место. Наконец-то я заслужил ее доверие.
Я посмотрел вниз на маленькие пинетки в моей руке и просунул внутрь два пальца. Я поставил их на ладонь и станцевал ими пару шагов по своей руке. Она схватила мои пальцы, унимая, и стянула с них ботиночки.
— Очень скоро, — сказала она и наклонилась ко мне. Неттл смотрела на меня и такая благодарность светилась в ее глазах, что я чувствовал, будто выиграл битву, даже не зная, что сражался.
Я откашлялся и умудрился заговорить без хрипоты.
— Я хочу чашку горячего чая, — сказал я им, и Молли выпрямилась, воскликнув:
— Знаешь, мне тоже хочется чая!
И, несмотря на усталость от поездки, вторая половина дня прошла весело. Намного позже той же ночью мы разделили обед, соответствующий представлениям кухарки Натмег, и чуть-чуть бренди, которое превысило мои ожидания. Мы уединились в кабинете, где Неттл отказалась просмотреть мою учетную книгу, сказав, что и так уверена, что все в порядке. Она настаивала, что должна уехать завтра, в первой половине дня. Молли пыталась отговорить ее, но безрезультатно. Я чуть было не задремал в кресле у камина, когда Неттл тихо заговорила со своего углового дивана.
— Видеть это гораздо хуже, чем просто слышать, — она тяжело вздохнула. — Мы действительно ее теряем.
Я открыл глаза. Молли оставила нас, сказав, что хотела бы посмотреть, есть ли белый острый сыр в кладовке, которого ей внезапно захотелось. Она выразила свое желание, но, как всегда, не стала звонить слугам в столь поздний час. Она была любима слугами только потому, что удерживалась от необдуманных приказов.
Я поглядел на место, где только что сидела Молли. На подушках все еще хранился отпечаток ее тела, а в воздухе витал ее аромат. Я тихо сказал:
— Она медленно ускользает от меня. Сегодня еще не так плохо. Бывают дни, когда она так сосредоточена на этом «ребенке», что не может говорить ни о чем другом.
— Все, что она делает, кажется таким настоящим, — сказала Неттл, и в ее голосе смешались тоска и страх.
— Я знаю. Это тяжело. Я пытаюсь объяснить ей, что это невозможно. И в такие моменты я чувствую, что жесток к ней. Но сегодня, когда мы играли вдвоем… в этом чувствуется еще большая жестокость. Как будто я отказался от нее… — я пристально смотрел в огонь. — Мне пришлось просить служанок потакать ей. Я видел, как они закатывают глаза, когда она проходит мимо. Я сделал им выговор за такое поведение, но, думаю, это только…
В глазах Неттл замелькали злые искорки. Она выпрямилась.
ebooksa