Убийца Шута

— Меня не волнует, если моя мать не в своем уме! Они обязаны относиться к ней с уважением. Ты не имеешь права потакать им, «терпимо» ухмыляясь! Она — моя мать и твоя жена. Леди Молли!

— Я не уверен, что знаю, как с этим бороться, чтобы не сделать еще хуже, — признался я ей. — Молли всегда сама заботилась о ведении домашнего хозяйства. Если я вмешаюсь и начну наказывать слуг, она может обидеться, что я попираю ее авторитет. Да и что я им скажу? Мы оба знаем, что твоя мама не беременна! Как долго должен я приказывать им поддерживать этот обман? Когда все это закончится? С рождением воображаемого ребенка?

Неттл побледнела от моих слов. На мгновение ее лицо стало белым и пустым, как застывшие склоны горы под снегом. Затем она быстро спрятала его в ладонях. Я смотрел на бледный пробор в ее блестящих темных волосах. Она заговорила сквозь пальцы.

— Мы теряем ее. Дальше будет только хуже. Мы оба знаем это. Что ты будешь делать, когда она перестанет тебя узнавать? Когда она не сможет больше о себе позаботиться? Что с ней будет?

Она подняла голову. Беззвучные слезы блестели, скатываясь по ее щекам.

Я пересек комнату и взял ее руку.

— Клянусь тебе, я буду заботиться о ней. Всегда. Я буду любить ее. Всегда, — я собрал всю свою волю. — И лично поговорю со слугами. Скажу, что, независимо от того, как долго они работают здесь, если они дорожат своим местом, то должны относиться к леди Молли, как и положено относиться к хозяйке этого дома. Неважно, что они будут думать о ее просьбах.

Неттл фыркнула, высвободила свои руки из моих, и потерла лицо тыльной стороной запястья.

— Я знаю, что я уже не ребенок. Но как только я подумаю, что могу потерять ее…

Она не договорила, ее голос стих, и она не произнесла того, что мы оба знали. Она по-прежнему оплакивала Баррича, единственного настоящего отца в ее жизни. Она не хочет потерять мать, и даже хуже: она боялась момента, когда Молли перестанет ее узнавать.

— Я буду заботиться о ней, — снова пообещал я. И о тебе, продумал про себя. Но сомневался, позволит ли она мне это когда-нибудь. — Даже если это означает, что мне придется делать вид, что я верю в ее беременность. Хоть я и чувствую себя лжецом. Сегодня… — я запнулся, чувство вины поднялось во мне. — Я вел себя, будто Молли действительно беременна, потакая ей, как капризному ребенку. Или сумасшедшей.

— Ты был добр к ней, — тихо сказала Неттл. — Я знаю свою мать. Ты не сможешь убедить ее отказаться от этого заблуждения. Ее разум расстроен. Ты можешь…

С крепким стуком Молли поставила поднос на стол. Мы оба виновато подскочили. Молли посмотрела на меня, ее глаза почернели. Она сжала губы, и сначала я подумал, что она опять не обратит внимания на наши слова. Но Неттл была права. Она твердо стояла на своем и говорила прямо.

— Вы оба думаете, что я сошла с ума. Ну, на самом деле, это понятно. Но я скажу вам откровенно, что я чувствую ребенка, а моя грудь наполняется молоком. Уже близко то время, когда вы оба будете извиняться передо мной.

Мы с Неттл, пойманные за тайными переживаниями, сидели, онемев. Неттл ничего не смогла ответить матери. Молли повернулась и вышла из комнаты. Мы виновато смотрели друг на друга, но ни один из нас не пошел за ней. Вместо этого мы поспешили разойтись по кроватям. По дороге домой я мечтал о приятной встрече с женой и о ночи, проведенной вместе. Однако Молли осталась на диване в детской, а я в одиночестве пошел в нашу спальню. Она показалась мне холодной и пустой.

Уже на следующий день Неттл уехала, еще до полудня, чтобы вернуться в замок Баккип. Она сказала, что слишком надолго оставила своих учеников, которые забросят работу без нее. Я не сомневался в ее словах, но не верил, что это было главной причиной ее отъезда. Молли обняла ее на прощание, и посторонний, возможно, подумал бы, что между и матерью и дочерью все хорошо. Но Молли не упоминала про ребенка с тех пор, как оставила нас накануне вечером, и не просила Неттл вернуться к родам.

А в последующие дни она больше не говорила о своем вымышленном ребенке со мной. Мы вместе завтракали, обсуждали вопросы, связанные с поместьем, а за ужином говорили о прошедшем дне. И спали раздельно. Или, как в моем случае, не спали. В эти ночные часы я сделал переводов для Чейда больше, чем в предыдущие шесть месяцев.

Через десять дней после того случая, в один поздний вечер, я осмелился зайти в ее детскую. Дверь была закрыта. Несколько долгих мгновений я стоял перед ней прежде, чем решил, что должен постучать, а не уйти прочь. Я тихо постучал, подождал, а затем постучал сильнее.

— Кто это? — голос Молли звучал удивленно.

— Это я, — я приоткрыл дверь. — Я могу войти?