— У принца Фитца Чивэла есть наследственная магия династии Видящих. Она передается по королевской крови. Он может исцелять.
— Иногда! — поспешно добавил я. — Очень редко.
Я сжал бокал с бренди. Моя рука почти не дрожала, и я смог сделать маленький глоток.
— Знаете, — медленно произнес Рэйн, — мне бы хотелось, чтоб мы все сели и послушали рассказ леди Янтарь. И узнали наконец, зачем вы пришли сюда. И как.
Янтарь сжала мои плечи, требуя молчания, совсем как Молли, когда считала, что я собираюсь переплатить за вещь на рынке.
— Я буду очень рада рассказать вам все, — произнесла она.
А я был рад переложить это на нее. Она убрала руки, и мне стало легче. Все снова сели за стол. Лант тихо занял свое место.
И Шут начал говорить голосом сильной и опытной женщины.
— Мы с Фитцем старые друзья, — начала она.
— Об этом я уже догадалась, — многозначительно заметила Малта. — Когда я впервые увидела его, то почувствовала, что где-то мы встречались.
Она улыбнулась мне, будто делясь шуткой. Я, не понимая, улыбнулся ей в ответ.
Рассказ Янтарь вилял, перескакивал и юлил вокруг правды. Она приехала в Баккип и прекрасно проводила время на чудесные деньги, которые присылала Йек из Бингтауна. Прекрасное время с изысканным бренди (на этом месте она сделал глоток золотого сенседжского) и азартными играми, и ни карты, ни кости, ни шпильки не были обделены ее вниманием. Проиграв все состояние, она решила вернуться на родину, к своей семье и старым друзьям. Но вместо этого столкнулась со старыми врагами. Они захватили ее родовой дом и обидели родню. Потом схватили ее и пытали. И слепота — не меньшее и не самое худшее, что с ней сделали. При первой возможности она убежала от них. И добралась до меня. К тому, кто мог бы отомстить за нее и помочь освободить тех, кто остался в плену. К Фитцу Чивэлу Видящему, человеку, умеющему убивать так же хорошо, как и лечить.
Рассказ ее захватил всех, даже Ланта. Мне пришло в голову, что эта искаженная разновидность правды о Шуте была самой полной, которую парень когда-либо слышал. Теперь Фрон смотрел на меня с детским удивлением. Рейн сидел, уперев локти в стол, положив подбородок в ладони и поглаживая губы. Я не мог понять, что он думает, но Малта кивала, слушая Янтарь, и принимала ее слова, не оспаривая. Я следил за своим лицом, но ее нерасчетливое восхваление моих достоинств ни капли не радовало.
Поэтому, когда Шут замолчал, смачивая горло бренди, и заговорила Малта, я забеспокоился.
— Здесь есть и другие дети, — сказала она и посмотрела прямо на меня. — Не очень много. Детей, родившихся здесь, в Кельсингре, мало, и не все из них выживут. Если бы вы могли сделать для них то, что вы сделали для Фрона, то мы отдали бы вам все, что захотите.
— Малта, он гость, — с упреком начал ее муж, но она перебила его:
— А они дети, который каждый день страдают, и родители страдают вместе с ними. Могу ли я не попросить об этом?
— Я понимаю, — быстро ответил я, не давая Шуту ответить. — Но не могу ничего обещать. То, что Янтарь называет исцелением, это скорее… изменение. Оно может быть непостоянным. Возможно, я не смогу помочь другим детям.
— Нам нужно… — начала было Янтарь, но я оборвал ее:
— Ничего нам не нужно в обмен на помощь детям. Жизнь детей — это не разменная монета.