Моя мысль отскочила обратно, будто я бросил камешек в стену. И все же ее боль достигла меня, вызвав невольную дрожь.
— Оставайся под плащом, — прошептал я. — Поднимись к моему плечу. Я подожду, пока ты не заберешься туда.
Какое-то время она сидела тихо. Потом зацепилась клювом за рубашку и полезла по мне, перехватывая ткань через каждые несколько шагов. Сначала она стала шишкой на моем плече, потом перелезла назад и сделала меня горбуном. Когда, наконец, она остановилась, я медленно выпрямился.
— Думаю, все будет в порядке, — сказал я своей пассажирке.
Ветры потрепали облака, и теперь на землю посыпался свежий снег. Он спускался толстыми хлопьями, кружащимися и танцующими в воздухе. Я наклонил голову и поплелся вверх по крутому склону, к крепости.
Впустили меня без лишних вопросов. Из Большого зала слышалась музыка и гул голосов. Уже так поздно! Ворона задержала меня дольше, чем я думал. Я поспешно прошел мимо слуг с тарелками и хорошо одетых людей, тоже немного задержавшихся, и поднялся по лестнице. Я не снимал капюшона, не поднимал глаз, и меня никто не узнал. Оказавшись в комнате, сбросил усыпанный снегом плащ. Ворона цеплялась сзади за воротник, мой парик запутался в ее лапах. Почувствовав себя свободной, она поднялась на моей шее и попыталась взлететь. Парик и шляпа потянули ее вниз, и она упала на пол.
— Не шуми. Я освобожу тебя, — сказал я ей.
Она еще какое-то время барахталась, потом замерла на боку, откинув крыло, волосы парика опутали ее лапы. Теперь белые перья между черных были отлично видны. Это значило, что любая ворона будет пытаться убить ее. Я вздохнул.
— Не дергайся, и я освобожу тебя, — повторил я.
Ее клюв был открыт, она задыхалась. Яркий черный глаз уставился на меня. Я медленно работал. Казалось невозможным, что за такой короткий промежуток времени она так крепко запуталась. Капли ее крови разлетелись по полу. Распутывая, я разговаривал с ней.
— Тебе очень плохо? Они клевали тебя?
Одновременно я попытался спокойно и уверенно коснуться ее Уитом.
— Тебе очень плохо? — снова спросил я ее.
Она закрыла клюв, посмотрела на меня, а потом выкрикнула:
— Щипали! Щипали перья!
— Я вижу.
Вопрос, сколько человеческих слов она знает, смешался во мне с облегчением от того, что она может со мной говорить. Но птица — это не волк. Трудно было понять, что я чувствую от нее. Боль, страх, много гнева. Если бы она была волком, я бы точно знал, куда она ранена и как сильно. Это же было похоже на попытку общаться с кем-то, кто говорит на другом языке.
— Дай мне освободить тебя. Мне нужно положить тебя на стол, там светлее. Могу я взять тебя?
Она моргнула.