Контрольным.
— Ну? Ты победил! Гад. Сволочь. Хочу тебя. Не могу больше.
Серией! Серией контрольных, мать его! Разносит мой череп к чертям!
Потому что все, что я творю дальше, происходит без участия мозга.
Шаг — сжать сильнее, подбросить за упругую попку себе на бедра, заставляя обхватить себя ногами. Взгляд четко в глаза. Расширенные зрачки, ставшие еще глубже от моей резкости. Каа-а-айф… Правда, что ли? Да? Да, Радужка?
“Да”, — говорит она взглядом, прикусывая нижнюю губу, словно показывая, где хочет, чтоб трогал. И я выполняю ее пожелание. Я любое ее пожелание выполню сейчас.
“Да”, — говорит она судорожным вздохом, когда отрываюсь от сладких губ, делаю шаг назад, в дом, умудряясь придержать ногой рвущегося за нами Шарика и захлопнуть дверь прямо перед любопытной мордой.
“Да”, — говорит она тихим стоном, когда, не выдерживая, прижимаюсь жадными губами к шее, еле терпя, чтоб не прикусить, не дать почувствовать, до какой степени все тонко, остро сейчас.
Выдержки хватает только до дивана ее донести и мягко опрокинуть спиной на подушки.
Я еще умудрясь замереть на полмгновения, охватывая распростертую передо мной девчонку взглядом, чтоб запомнить, запечатлеть в памяти этот миг.
Эту грань, которой скоро не будет.
Но Радужке даже это промедление не нравится. Она вздыхает и тянет молнию черной толстовки вниз.
Я слепну.
Контраст черной грубой ткани и ее нежной кожи, не скованной вообще ничем больше, ни майкой, ни бельем, охренителен!
Колени подрубает, падаю прямо на пол перед нею, кладу ладони на два небольших, нежных до безумия холмика, и тело прошивает электричеством, словно она меня к источнику питания подключила.
Радужка сама дрожит, не переставая, глядит на меня своими гипнотическими глазами, тянет ладонь, касается щеки, и я получаю еще один разряд… Прикрываю ресницы, не выдерживая напряга… Каа-а-айф…
— Радужка… — я говорю, зачем-то говорю, идиота кусок, когда надо действовать, я совсем размяк, я вообще уже не тот веселый урод Сомик, я какое-то розовое желе, неудобоваримое… Но не могу по-другому сейчас. Почему-то не могу. — Радужка… Я…
— Помолчи, Сомик… — шепчет она, тонкая ладонь ошейником, железным клеймом раба ложится на шею, тянет к себе. И я не могу не подчиниться. Неотвратимо потому что. — Иди сюда…
И я иду.
И тону, пропадаю, умираю в ощущениях. Она целуется по-прежнему не особо опытно, просто раскрывает рот, позволяя иметь себя языком, кусать легонько губы, вытягивает шею, поворачиваясь так, чтоб легче было целовать нежную, покрывающуюся мурашками кожу, а на груди у нее маленькая родинка, и соски острые такие, красиво собираются в пики, и вкус, словно у сливочной карамели. И живот подрагивает, а капелька пупка аккуратная, невинная…
ebooksa