Но слово — звучит, оно ширится, оно охватывает всё бывшее и ставшее, всю явь и навь, все миры и всех насельников, всех людей и всю материю мысли, и движений, и поступков — и ты становишься, и осуществляешься, и делаешься сущим; и ты есть.
Теперь — есть.
Пелена рассеивалась.
Вот он разлепил глаза и понял, что лежит в траве: пыльной и высушенной летним солнцем. Солнце тоже было здесь — вернее, там, наверху, повиснув в небе золотой расплавленной монеткой. Солнце было настоящим.
Наверняка их выкинуло в реаль, и теперь они где-то неподалёку от Козыча: в игровой зоне, но целые и здоровые.
Интересно, подумалось вяло, Ангус успел прихватить артефакт? В том, что им попался именно артефакт, о котором когда-то — когда же? — давным-давно — говорил Троян, Стрый не сомневался. Сейчас вообще всё казалось таким ясным, таким отчётливым, таким... Вплоть до того, что именно этот артефакт и был ответственен за исчезновение всех тех, информацию на которых закачивал в него Троян накануне их инфильтрации. И за блэк-аут в Скандинавии. И за вымирание карликовых пингвинов. И за...
Надо же, подумал он, тяжело перекатываясь на спину и раскидывая руки крестом, надо же, мы нашли настоящий артефакт. Система, которая производит систему, причём далеко за рамками всего того, что мог бы придумать для неё человек. Пора, как видно, устанавливать контакты третьего рода: мол, хай, братья по разуму.
Стрый захихикал и хихикал ровно до того момента, как над ним склонилось лицо: заросшее, с запутавшимися в бороде завязками шлема и с кривым, плохо сросшимся шрамом через всю щеку и нос.
— Живой, — сказал человек. — Эй, сотник, этот тоже живой!
И, коротко замахнувшись, ударил Стрыя в голову кованым сапогом.
— А подвалы у них — дрянь.
И это тоже было правдой.
Удивительно не то, что их не выбросило в реал: они не чувствовали теперь и сима, оставшись при том самими собой. Это было невозможным — но было же.
По всему, проклятое место, чего уж там. Новодел. Куда шли — туда и попали.
И ещё: Стрый никак не мог восстановить в памяти события в Видорте, то, что случилось, прежде чем люди Подменыша ворвались в форт и повязали их всех, правых и виноватых. Он помнил, как они крались к развалинам. Помнил цвет неба в просветах наверху. Помнил Арнольда ван Гаала, доктора гонорис кауза и херова иуду. Помнил сотника-нильфа с серебряным медведем на оплечье. Но потом был даже не провал: глухая гладкая стеклянная стена. Непрозрачная притом.
И что-то росло у него внутри, какая-то... искра? промельк? дыхание?
Нет, не понять. Не понять.
— О, — сказал Арцышев. — Крыска...
Красный маг, высокий эльф Ангус эп Эрдилл скривился с отвращением и швырнул во вставшую столбиком крысу пучком соломы. Крыс Ангус эп Эрдилл не любил.
Та, впрочем, проигнорировала человека, высокомерно потрусив к хлебному огрызку посредине камеры. Встала на задние лапы, подёргивая мордой. Посыпались крошки.