История крестовых походов

Франция не осталась совсем безучастной к воззванию о помощи своего благочестивого короля. Но движение, которое началось теперь, было могилой последних надежд Святой Земли. В то время, как герцоги, графы и рыцари решительно отказывались приносить дальнейшие жертвы для Иерусалима, простой народ, как во дни Петра Амьенского, поднялся, исполненный необузданного фанатизма и своим слепым увлечением причинил великий вред делу Креста. Около Пасхи 1251 года в Пикардии и во Фландрии, то есть в местностях, около которых подвизался Петр Пустынник, появился старый фанатик, который, по словам его, был признан к крестовой проповеди повелением Девы Марии. Так как он называл себя уроженцем Венгрии, то его назвали венгерским учителем, а после его несчастной смерти его упрекали в том, что он был отступник, научился у мусульман колдовству и хотел только выдать султану Вавилона (Каира) множество христиан, чтобы через это он завладел Францией. На самом деле учитель хотел с войском двинуться войной против ислама. Но он обратился к крестьянам и пастухам, потому что Господь показал немилость к тщеславному рыцарству, а бедным и презираемым дарует честь спасения Святого Гроба. К нему стекались тысячи людей, являлись знамения и чудеса; в крестьянское войско замешались мальчики, девки и всякий сброд, и вскоре вся эта толпа, как ужасный бич страны, переходила с места на место. Одни убивали и грабили, потому что могли делать это безнаказанно, другие воровали, чтобы утолить голод, но хуже всего влиял дух возмущения, который насадило учение этого проповедника. Так как спасти Иерусалим должны были не знатные, а простые люди, значит, эти последние были призваны занять также места начальства, а также и духовенства. Они думали, что не нуждаются больше ни в папе, ни в епископах, ни в ученых теологах, ни в монахах, они совершали и расторгали браки, они проповедовали, святили воду, исповедовали и разрешали грехи. Священников, которые им сопротивлялись, хватали, мучили и многих из них убили. Наконец, как бывало и в прежних народных движениях этого рода, дело дошло до злобного преследования несчастных евреев.

Движение этих диких сумасбродов, «пасторалей», прошло из Амьена через Париж и Орлеан до Буржа. Они держались довольно долго благодаря большому их числу, доходившему до 100.000. Но когда за Буржем учитель был убит одним человеком, не верившим в его чудеса, вся эта толпа быстро рассеялась. Более благоразумные вернулись по домам, самые возбужденные пали в распре и битве со своими прежними товарищами или были захвачены и казнены правительством. Единственным следствием всего этого безумного предприятия было то, что все больше распространялось отвращение к крестовым проповедям.

Поэтому Людовик почти не мог ожидать подкрепления из Франции. Но ему не высылали помощи и короли Кастилии и Англии, которые в то время приняли крест. Один из них вскоре умер, а другой воспользовался своим обетом паломничества только для того, чтобы наполнить свою кассу жертвованиями на крестовый поход. Но самым вредным было опять отношение папы к делу Святой Земли. Правда, исполняя просьбы Людовика, Иннокентий IV призывал в обширном районе народы к крестовому походу, но в то же время непрерывно и с страстной злобой продолжал войну со Штауфенами. Император Фридрих, который искренне сожалел о неудаче французов в Египте и старался об освобождении пленных в Каире, умер 13 декабря 1250. Папа с тою же непримиримой ненавистью преследовал его сына и преемника, короля Конрада IV: крестовый поход проповедовал против него; крестоносцы должны были распространять господство церкви не на Востоке, а в Европе; от кого же тогда можно было требовать жертв для войны с исламом?

Однако разрушение надежд не заставило короля Людовика тотчас же оставить Сирию «ни это, ни какое другое несчастье, — говорил он, — не может отнять у меня любви к Христу». Весь 1251 год он усердно строил стены Цезареи и от времени до времени обращался к христианскому миру с просьбой о помощи, но они остались бесплодны. Весною 1252 года ему как будто представился удобный случай к успешным действиям, потому что египтяне, находившиеся в тяжелой борьбе с сирийскими мусульманами, предложили ему союз против последних. Людовик пошел в Иоппе, чтобы оттуда соединиться с египтянами несколько южнее. Но неприятель занял Газу большими силами и этим принудил французов оставаться в Иоппе в бездействии. Король воспользовался вынужденным досугом для укрепления этого города новыми стенами и башнями: он сам таскал камни для постройки, чтобы заслужить прощение своих грехов. Во время его пребывания в Иоппе к нему явилась Люция, вдова только что умершего Боэмунда V Антиохского и ее сын, Боэмунд VI, и просили его разрешить их разногласие. А именно, Люция, по несовершеннолетию своего сына, была правительницей Триполиса и Антиохии, но жила исключительно в первом городе и потому подвергала большой опасности другой город, который нуждался в более сильной защите, потому что его беспрерывно теснили турки. Поэтому ее сын, рано развившийся даровитый юноша, желал тотчас получить в свое управление по крайней мере Антиохию, достиг теперь при помощи Людовика своей цели и с тех пор посвятил себя отважной защите древней столицы своих предков.

В 1253 году положение восточных христиан внезапно изменилось. Египтяне и сирийцы заключили мир и составили теперь могущественную враждебную массу, которая легко могла бы истребить крестоносцев, если бы этого захотела. Дамасские войска, которые до сих пор занимали Газу, вскоре возвратились на свою родину. Проходя мимо Иоппе и Аккона, они ужасно напугали жителей, ворвались в Сидон, который незадолго перед тем уже был раз взят мусульманами, и с ужасной дикостью там бесчинствовали и убивали. Людовик последовал за ними с небольшим войском из Иоппе на север, по дороге делались предложения захватить то или другое неприятельское место, и вследствие того часть его рыцарей сделала попытку взять Баниас, а наконец так же пошел в Сидон. Так как дамаскинцы уже ушли оттуда, он занимался погребением умерших и восстановлением разрушенных стен. При этом он сам помогал переносить к могилам трупы, подвергшиеся уже тлению.

Таким образом, пребывание Людовика в Сирии могло продолжиться еще некоторое время. Но тамошние христиане мало-помалу начали желать, чтобы он оставил Святую Землю: они, очевидно, боялись, что именно его присутствие будет возбуждать мусульман к нападению. К тому же в ноябре 1252 г. умерла его умная мать Бланка, и Франция требовала своего короля, который более чем когда-нибудь обязан был защищать свое государство от внутренних и внешних врагов. Все это начало колебать решимость Людовика. Тем не менее он и теперь продолжал совершать процессии, моля Бога о знамении: остаться ли ему или вернуться домой, и только 24 апреля 1254 г. он отплыл из Аккона со своей женой и детьми. Корабль Людовика претерпевал большие опасности от тумана и непогоды, но молитвы и благочестивые обеты приносили верующим спасение в каждой опасности, и в конце июня Людовик со своими близкими благополучно прибыл к берегам Франции.

Народ принял его с одушевлением. Хотя крестовый поход был самым страшным образом неудачен и сам Людовик был виноват в некоторых ошибках в управлении войсками, но все это перевешивалось удивительной твердостью короля, которую он одинаково высказал и в победе, и в ужаснейшем поражении. Он явился для французов идеальным образцом христианского рыцарства, в нем еще раз выразилось все то, что они почитали под именем Петра Амьенского и Готфрида Бульонского. Он был искренне предан церкви, не служа никакой иерархической тенденции. Несмотря на свое мечтательное благочестие и аскетическое самобичевание, он не забыл и основных условий нашего бытия и прежде всего был нежным супругом и отцом. Отважный, как лучший из его рыцарей, непреклонный перед самыми тяжелыми ударами судьбы, самоотверженно щедрый для окружающих и умеренный в своей жизни — он выполнял таким образом добродетели, за которые по смерти должен был получить название Святого.

Глава XI.

Конец господства христиан на Востоке[91]

Сирия с 1254 года

Когда король Людовик покинул Святую Землю в 1254 году, решение вопроса о существовании или погибели тамошнего христианства главным образом зависело от соседних мусульманских государей. Но последние очень плохо пользовались своей силой, так как вместо того, чтобы единодушно вооружиться против врагов своей веры, они снова начали терзать друг друга. Еще в 1254 году эмир Эйбек вытеснил с египетского престола молодого Музу, сам объявил себя султаном и, чтобы укрепить свое положение, женился на султанше-вдове Шудшер-Эддурр. После этого часть мамелюков оставила Египет и возбудила к войне с Эйбеком сирийских князей, в особенности Юсуфа Галебского и Дамасского. Хотя Эйбеку удалось счастливо отразить нападение врагов, но в 1257 году он был умерщвлен в ванне по приказанию жены, в которой он возбудил ревность. Шедшер-Эддурр не долго наслаждалась плодами этого злодеяния, потому что против нее возмутилось большинство египетских офицеров, они лишили ее жизни и возвели на престол сына Эйбека, а наконец в 1259 году, вместо него принял титул султана один из эмиров, Котуз. Во время этих переворотов сирийские князья со своими союзниками мамелюками еще несколько раз нападали на Египет, но и тут не достигли никаких успехов и большею частью потому, что мамелюки со своей необузданностью поссорились с своими союзниками и почти все погибли в бою с ними.

Таким образом, последние пятидесятые годы тринадцатого века еще раз дали христианам время принять меры для отстранения приближающейся гибели. Правда, их боевая сила была невелика, потому что кроме войск крестоносных государств, в Сирии находился только небольшой французский отряд, оставленный королем Людовиком а с Запада приходило очень мало пилигримов, годных к войне. Но несмотря на то, их положение было еще не так безнадежно, как можно было думать, судя по всему предыдущему. Христианские города и крепости были еще весьма многолюдны и скрывали большие богатства, которые накопились у них от прибыльной торговли с Западом и с мусульманской Сирией. Здесь было достаточно средств, чтобы с самоотвержением, единодушием и мудростью найти твердые основания для долгой героической обороны; и потому худшее зло заключалось только в том, что все группы и слои христианского населения были в то время именно всего дальше от только что названных добродетелей. Князья и правители более крупных областей и городов занимались политикой всякий на свой лад, так что, не заботясь об интересах целого, они находились с мусульманами то в войне, то в мире, судя по своим минутным личным выгодам. Тамплиеры и иоанниты конечно, походили в этом на знатных баронов, а кроме того, старались вредить друг другу и почти беспрерывно враждовали между собой: в 1259 году в Акконе загорелся даже ярый бой между обоими орденами из-за пустого повода, и в этом бою были убиты почти все находившиеся в Акконе тамплиеры. Наконец, купцы и простой народ в портовых городах привыкли самым алчным образом извлекать всевозможную выгоду, в особенности от прибывших с Запада пилигримов; главное местопребывание крестоносцев Аккон уже многие годы с худшей стороны известен был в Европе коварством и кознями, которые ожидали там благочестивых странников; немцы всегда больше всего терпели в этом романском городе, но бесчестность акконского народа была так известна по всему свету, что папский легат Одо Тускуланский, бывший с королем Людовиком в святой Земле, прямо заявил Жуанвилю: «необходимо, чтобы Господь наказал этот народ и омыл город кровью его обитателей, чтобы пришел другой народ и удостоился божественной милости, потому что теперешний народ Аккона не достоин этой Божией милости». Неудивительно, что при таких обстоятельствах расшатывался государственный порядок во владениях христиан, грабежи и убийства становились обыкновенным делом и общественная безопасность могла быть восстановлена только кровавыми уголовными законами.

Между тем над погибелью крестоносных государств работали в те годы не только обитатели Сирийского берега, их самым роковым образом поддерживали в этом европейцы, в особенности граждане итальянских приморских городов, которые враждовали между собой с ядовитой завистью. Дело в том, что эти города, особенно Венеция, Генуя и Пиза, имели свои торговые колонии в Акконе, Тире, Бейруте и других местах, которые во времена победы Саладина большею частью были истреблены, но с тех пор итальянцы с живейшим усердием вновь основали их и старались дать им еще более сильное положение, чем прежде. Самым ясным признаком этого было то, что между тем как раньше каждое отдельное колониальное общество имело самостоятельного начальника, в тринадцатом столетии мы находим начальственные лица во главе всех торговых поселений каждой метрополии. Так был один венецианский баил или bajulis Venetorum in Akkous, in Tyro et in tota Syria, два consules et Vicencomites Januensius in Syria, сначала несколько, а потом только один consul Pisanorum Accon et totius Syriac. Провансальские города Сен-Жилль, Монпелье, Марсель и Барцелона, которые имели в Сирии только небольшие колонии, последовали этому примеру по крайней мере настолько, что основали провансальскую общину под управлением шести или семи консулов. Начальники этих могущественных союзов принадлежали, конечно, к самым влиятельным лицам христианского Востока и не только находились в беспрерывной вражде с тамошними феодальными владетелями, для которых привилегированное положение колоний было бельмом на глазу, но пользовались также каждым случаем, чтобы вредить друг другу и обогащать своих соотечественников на счет своих соперников. Поэтому уже в первой половине тринадцатого столетия возник ряд торговых войн, в которых приняли участие, как метрополии, так и колонии, но только в пятидесятых годах возгорелась борьба, которая больше, чем что-нибудь другое, помогла погибели крестоносных государств. А именно венецианцы и генуэзцы враждовали тогда из-за монастырского здания, посвященного св. Саве, которое находилось между их кварталами в Акконе, и обе колониальные общины требовали его для себя. Наконец, в 1256 году, генуэзцы взялись за оружие, захватили в союзе с пизанцами все венецианские корабли, находившиеся в Акконской гавани, и крайним образом стеснили своих врагов и внутри города, а в то же время тогдашний правитель Тира, Филипп Монфортский, прогнал венецианцев из своей области. В Венеции по получении известия об этих несчастных случаях решено было охранить свои интересы во что бы то ни стало. Сначала сошлись с пизанцами и побудили их совсем перейти на другую сторону. Затем был заключен дружественный союз с провансальцами и тамплиерами, с немецкой знатью и большинством сирийских баронов, так что союзниками Генуи остались только упомянутый Филипп Монфортский и иоанниты. Наконец, венецианцы прислали сильный флот для подкрепления своих колонистов, побили генуэзцев на воде и на суше и заняли большую часть Аккона. Этот город ужасно пострадал во время долго бушевавшей войны, многие дома и башни сгорели или разрушены были тяжелыми камнями с осадных машин, как говорят, в то время в Акконе погибло не менее 20.000 человек. Поэтому сирийским властям стало приходить на ум, что для их собственного блага важнее всего было положить конец этой борьбе. Они попросили папу Александра IV о посредничестве и ему удалось добиться временного перемирия между Венецией, Генуей и Пизой. Между тем в Акконский рейд прибыл сильный генуэзский флот и был более чем наполовину истреблен встретившим его венецианским флотом в долгом, жарком бою — 24 июня 1258 года. Немногие генуэзские корабли, избегнувшие поражения, спаслись в гавани Тира, и consules Januensium с тех пор отчаялись удержаться долее в Акконе, они покинули свое тамошнее поселение и переехали вместе с общиной своих соотечественников в Тир. Блестящая победа, которую одержали венецианцы, конечно, сделала их очень мало склонными согласиться на окончательный мир, которого от них требовали. Но папа не испугался этого, напротив, поручил одному легату продолжать мирные переговоры и, быть может, (точных известий мы не имеем), достиг в начале 1261 года желаемого прекращения неприязненных действий. Однако тотчас после того Генуя вошла, как мы видели выше, в союз с императором Михаилом Палеологом для разрушения Латинской империи и вытеснения венецианцев из Константинополя. Следствием этой меры было то, что Венеция с удвоенной лютостью продолжала войну против опасной соперницы. С тех пор военный шум наполнял все моря, на которых встречались флоты этих обоих городов, так же как и Пизы, все берега, где они вели торговлю неисчислимые сокровища погибали с их кораблями и в их колониях, и мало-помалу в это дикое смятие были вовлечены главные места христианской Сирии. В 1264 году венецианцы пытались взять Тир. А Филипп Монфортский и генуэзцы, как говорят, соединились для нападения на Аккон с мусульманами, и если это недостаточно доказано, то во всяком случае генуэзцы долго и усиленно теснили Аккон в 1267 году, в то самое время, когда христианам на Востоке уже явно угрожали смертельные опасности со стороны ислама. Наконец, в 1270 году было заключено перемирие между Венецией и Генуей, по которому генуэзцам возвращалась часть их прежних владений в Акконе; в 1277 году венецианцы были снова приняты в Тире; но в 1282 загорелась новая война между Генуей и Пизой из-за острова Корсики. Ужасная морская битва при острове Мелории 6 августа 1284 г. хотя истребила лучшую часть пизанских военных сил, но война продолжалась еще долго и вновь затянула сирийские города. Только в 1288 г. был заключен мир, который наложил на пизанцев самые унизительные условия и относительно их акконской колониальной общины, особливо относительно разорения их тамошних укреплений. Так эти итальянские купцы с ненавистью и завистью свирепствовали друг против друга как раз накануне печального конца христианства на Востоке.

Если мы вернемся к последним пятидесятым годам, то после всего вышеприведенного нельзя удивляться, что в то время, когда крупные мусульманские князья воевали между собой, христиане не могли противостоять даже незначительным противникам. Антиохия с трудом оборонялась от диких туркменских орд, и рыцарство Иерусалимского государства потерпело от тех же врагов тяжелое поражение, которому подверглись особенно тамплиеры, между тем, как госпиталиты, конечно, из ненависти к первым, не приняли участия во всеобщей борьбе и потому не понесли никаких потерь. Но все эти, сравнительно мелкие, распри быстро отошли на задний план перед самой громадной опасностью, которая в ту же минуту грозила как христианской, так и мусульманской культуре передней Азии. Монголы распространили в эти годы свои завоевания в Персии и Месопотамии до Северной Сирии и Палестины. Их побудил к этому отчасти король Гетум Армянский, который, будучи стеснен своими мусульманскими соседями, хотел направить на них этих воинственных варваров. Вследствие этого монгольский хан Гулагу, брат великого хана Мангу, ворвался в 1256 году в Персию, вскоре занял открытую страну и при этом встретил в лютой войне главную силу фанатической секты ассасинов, взял штурмом их самые сильные укрепления, взял в плен их главного начальника и велел тысячами избивать его кровожадных подданных. Затем победитель пошел к Багдаду, захватил в 1258 году частью изменой, частью силой великолепную резиденцию халифа, набрав в завоеванном городе несметные сокровища и, убив «последнего халифа» Альмустазима, навсегда положил конец Багдадскому халифату. Наконец в 1259 г. Гулагу прибыл в Сирию и в кровопролитном бою завоевал Галеб, а Дамаск, напротив, взял прямо, потому что здесь, как в большинстве сирийских городов, все немели от смертельного страха. Князья этих мест в ужасе бежали на юг; важнейший из них, Юсуф Галебский и Дамасский, был однако схвачен и казнен монголами; другие спаслись в Египте, последнем убежище мусульман, между тем как вся внутренняя Сирия попала под власть ужасных врагов.

Поведение христиан в этой потрясающей перемене судьбы соответствовало такому жалкому распадению, которое делало невозможным с их стороны какое-либо единодушное действие. Так как при войне с исламом монголы, понятно, показывали дружественное отношение к христианам, то часть последних усердно к ним присоединилась. Гетум Армянский, который по крайней мере вызвал предприятия Гулагу, привел ему вспомогательное войско; Боэмунд VI смиренно явился на поклон в лагерь хана и за то получил обещание, что княжество Антиохийское будет восстановлено во всем том объеме, какой имело оно в прежние лучшие времена, дамасские христиане ругались своим магометанским согражданам, заставляли их преклоняться перед изображением креста и даже начали разрушать мечети. На Западе добрые отношения сирийских единоверцев к монголам возбудили большую радость, говорили о том, что Гулагу хочет сделаться христианином и что со времен Константина и благочестивой Елены никто не оказал христианству более благодеяний, чем этот хан и его супруга Донгуз Хатун. Но на все это тамплиеры и госпиталиты заявили, когда должны были войти в союз с Гулагу или признать его главенство: «что они надели орденские одежды не для того, чтобы вести спокойную жизнь, а для того, чтобы умереть за Спасителя, и что, если придут монгольские черти, то они найдут на поле сражений слуг Христа готовыми к бою». Упрямой дерзости, звучащей в этих словах, отвечали последовавшие за этим дела. Рыцари сделали грабительский набег на мусульманские области, теперь однако подвластные монголам, и даже убили посольство, которое за это требовало от них удовлетворения. После этого гораздо более многочисленные силы варваров сделали нападение и на христианскую область. Сидон был завоеван и частью разрушен. Аккон трепетал от приближения ужасных врагов и, разорив все мирные предместья перед воротами города старался обеспечить от штурма свои укрепления. Но главное следствие двойственной политики христиан состояло в том, что как бы ни кончился всемирный бой между монголами и мусульманами, крестоносные государства во всяком случае видели теперь перед собой сильно раздраженного врага.

Решение не заставило себя долго ждать. Вскоре после своих сирийских побед Гулагу получил известие, что умер его брат Мангу. Он тотчас вернулся на северо-восток во внутреннюю Азию и поручил продолжение войны с исламом своему полководцу Кетбоге и оставил ему часть своего войска. После этого мусульмане наконец осмелились мужественно выступить навстречу врагу. Султан Котуз двинулся с сильным египетским войском и с бежавшими к нему единоверными князьями в Сирию, напал 3 сентября 1260 г. при Эйн Джалуте, в древней Галилее, на монголов, победил их в кровавом сражении, убил Кетбогу, взял в плен его детей, одним словом, одержал самую блестящую победу. Через несколько месяцев после того такое же поражение при Гимсе на Оронте потерпело другое монгольское войско, которое хотело исправить неудачу своих соотечественников, затем через несколько лет умер Гулагу, не успев основательно отомстить мусульманам, чего он все время желал, и таким образом наводнение Сирии варварами Центральной Азии так же быстро пропало, как оно пришло, и в то же время господство ислама утвердилось в этой области крепче, чем много десятков лет назад.

Султан Бибарс

Султан Котуз недолго наслаждался плодами победы при Эйн-Джалуте. Когда в октябре 1260 года он хотел вернуться в Египет, то его убил из-за уязвленного честолюбия эмир Бибарс, руки которого были уже запачканы кровью султана Туранши. После этого войска убитого возвели Бибарса на престол, вскоре ему подчинились нераздельно Египет и Сирия.

Это был властолюбивый государь, который с тех пор приобрел такую же власть, какою некогда пользовался Саладин, и который и способен, и склонен был продолжать во всех главных пунктах политику этого великого предшественника. Еще будучи туркменским рабом, с темным цветом кожи, он вошел в ряды египетских мамелюков и в короткое время достиг среди них большой славы своими военными способностями. Ислам в большей мере был обязан ему победой над Людовиком IX, и хотя он с тех пор два раза направил смертоносное оружие против правителей Египта, но даже эти злодеяния только увеличивали боязливое почитание, с которым мусульманский народ смотрел на лютого героя. Будучи султаном, он был так же неизменно вероломен и жесток к соперникам или врагам, как прежде, когда был эмиром, но во всех других отношениях он выполнял свою правительскую задачу не только с должною мудростью, но также и с большим благородством. Как добрый магометанин, он пунктуально исполнял предписания корана, сам жил воздержанно, принуждал свои войска к такой же умеренности и при помощи религиозных возбуждений поощрял их к бурной отваге. Справедливый к своим подданным, какого бы племени и какой бы веры они ни были, он, несмотря на самую ужасную строгость, дал народным массам чувство безопасности и довольства; и хотя он, как второй Саладин, считал главной задачей своей жизни борьбу с христианством на Востоке до полного его истребления, но все-таки он был политически беспристрастен и достаточно проницателен, чтобы не пренебрегать полезными союзами с некоторыми европейскими державами. Он вступил в дружественные сношения с Михаилом Палеологом, когда тот завоевал Константинополь, он постоянно поддерживал хорошие отношения с королем Манфредом Сицилийским, которые из-за прибыльной торговли уже в продолжение двух поколений существовали между Штауфенами и правителями Египта, способный король Яков Аррагонский, друг Манфреда, отправил послов в Каир, и даже враг и преемник Штауфенов, Карл Анжуйский, понимал, что ему выгодно поддерживать на Ниле ту дружбу, в которой так часто укоряла его предшественников римская церковь.