История крестовых походов

Султан Эйюб, хотя с некоторого времени был тяжело болен, все-таки заботливо приготовился к этому нападению. Его войска и корабли были готовы к прикрытию главных гаваней в дельте Нила. Поэтому, когда крестоносцы подплыли к дамиеттскому устью Нила, они увидели перед собой большую враждебную силу готовую к бою. Но и в них, после долгих бездеятельных промедлений, с удвоенной силой вспыхнула прежняя ярая жажда боя. Хотя 5 июня — вблизи берега находилась только часть их флота, рыцари тотчас кинулись в самые маленькие суденышки, приставали там и сям и навстречу скачущим врагам выставляли ряды своих неодолимых копьев. Король Людовик, горя нетерпением, прыгнул с борта по плечи в воду и стал наряду со своими храбрецами. Вскоре христиане стали достаточно сильны, чтобы перейти к нападению, а мусульмане, сильно напуганные своей неожиданной неудачей, после слабого сопротивления покинули поле сражения.

Высадка последовала на том же самом месте, как в 1218 году, в низменностях на западе от Дамиеттского устья Нила. Разбитые перешли по понтонному мосту через Нил, назад в Дамиетту, но только распространили там панику, которой сами прониклись, среди гарнизона и жителей крепости. Долгое сопротивление ужасному, необузданному нападению христиан казалось невозможным, и в то же время не ожидалось никакой большой помощи от больного султана. Поэтому в темноте ночи бежали с боязливой поспешностью на юг, во внутрь страны, сначала войска, потом обыватели города с женами и детьми. На другой день, 6 июня, христиане были еще заняты выгрузкой своих военных припасов, когда к ним пришла поразительная весть об очищении Дамиетты. С великим ликованием, с священными песнями они двинулись в оставленный город, завладели богатой добычей, обратили мечети в христианские церкви и поставили над ними епископа.

Таким образом, начало этого крестового похода ознаменовалось необычным счастьем. Но все-таки надежды на будущее были весьма смутны. Султан Эйюб назначил строгие наказания бежавшим из Дамиетты и этим успешно предупредил дальнейшее распространение трусости среди своих войск. Кроме того, войско росло со дня на день, благодаря свежим подкреплениям, и вскоре оказалось таким воинственным, что оно могло уже высылать один за другим отряды легких всадников, чтобы беспокоить христиан внезапными нападениями; некоторые мусульмане были даже так отважны, что в темную ночь замешивались между пилигримами и убивали то там, то сям спящих, чтобы получить награду, которая им была обещана за такие смелые выходки. С другой стороны, число христиан было едва достаточно, чтобы занимать Дамиетту и в то же время начать большое предприятие внутри страны, а хуже всего было то, что время года на долгие месяцы задерживало продолжение крестового похода. Некогда кардинал Пелагий начал летом свой поход к Каиру и был побежден не оружием врагов, а скорее разлитием Нила. Поэтому теперь не нужно было покидать безопасного положения на берегу до тех пор, пока поздняя осень не будет защищать от страшных наводнений.

Между тем король Людовик велел усилить укрепления Дамиетты вне города, в лагере, защищенном окопами. Здесь христиане могли, правда, не подвергаясь опасности, ожидать дальнейшего хода событий, но новая бездеятельность, на которую они были осуждены, в высшей степени вредила внутренней твердости войска. Как рыцари, так и слуги предались беспорядочному распутству, лагерь наполнился завистью и враждой, и нередко некоторые знатные господа предпринимали дерзкие грабительские набеги в окрестности или тайно выезжали на безумно отважный бой с неприятелем несмотря на то, что всякие такие самовольные действия были строго запрещены. Король Людовик, предавшись исключительно своим благочестивым побуждениям, не обладал необходимой решительностью и твердостью, чтобы сильной рукой подавить все эти беспорядки — и дисциплина войска до такой степени расшаталась, что оставляла очень мало надежды на дальнейшие победы.

Летом и осенью 1249 года в Дамиетту прибыли, правда, еще значительные подкрепления, напр., отряд англичан под предводительством Вильгельма «Длинный меч», графа Салисбюри, а в особенности целое войско оставшихся французов, которых только теперь привел с родины один из братьев Людовика, Альфонс Пуатье. Однако, когда после этого был военный совет о продолжении крестового похода, среди французских баронов оказалась большая разноголосица мнений. Одни требовали завоевания Александрии, т. е. обдуманного, осторожного расширения христианского господства на египетском берегу, другие упрямо требовали похода на Каир, на том основании, что если хочешь убить змею, то должно раздавить ей голову. Во главе этих бурных воителей стоял граф Роберт Артуа. Людовик не мог противоречить своему брату, более разумные рыцари не хотели, наконец, показаться трусами, одним словом, 20 ноября войско поднялось и двинулось к югу, вдоль Нила, по тому же несчастному пути, который три десятилетия тому назад привел христиан к погибели.

Войско двигалось чрезвычайно медленно. Для небольшого расстояния от Дамиетты к Мансуре потребовался целый месяц. В продолжение этого времени неприятель выступал против христиан только небольшими отрядами, было трудно также преодолевать затруднения пути, так что можно было почти прийти к мысли, что замедления происходили от переговоров о заключении мира. Говорят, что султан Эйюб предложил тогда крестоносцам выдачу Иерусалимского королевства и выгодный торговый договор, если они отдадут ему Дамиетту и вообще очистят Египет. Но это известие недостаточно достоверно, и мы знаем только, что христиане потеряли чрезвычайно много времени, в которое они тем легче могли бы достигнуть самых решительных успехов, что султан Эйюб умер уже 21 ноября, между тем как его сын Туранша находился далеко, в Месопотамии. Правда, вдова Эйюба, султанша Шедшер Эддурр старалась скрыть смерть своего супруга, пока не прибудет в Египет быстро оповещенный наследник престола, а один из ее важнейших офицеров, Фахреддин, возбуждал религиозный фанатизм мусульман к войне против христиан, но очевидно, что сила Эйюбитов едва выдержала бы в этот момент сильное и быстрое нападение крестоносцев.

Наконец, 21 декабря, войско пилигримов, в числе 60.000 человек, подступило к Мансуре, но очутилось здесь в весьма тягостном положении. С правой его стороны находился Дамиеттский рукав Нила, впереди широкий и глубокий канал Ашмум Тана, который тянется от Нила на северо-восток, а по другую сторону канала расположились, опираясь на крепкую Мансуру, лучшие боевые силы неприятеля, частью на суше, частью на кораблях египетского нильского флота. Таким образом, мусульмане занимали необыкновенно твердую позицию, к которой французы думали подойти только тем, что начали строить плотину через канал Ашмум Тана — это было и трудное и продолжительное предприятие, которое давало врагам сотни случаев к почти безопасной и успешной обороне. Метательные машины египтян обстреливали рабочих на плотине почти беспрерывно, их корабли внезапно нападали на отдельные части христианского флота, который следовал за крестоносным войском до Мансуры, их сухопутные войска переходили в отдаленных местах то Нил, то канал и нападали на крестоносцев к их ужасу с тыла. Ввиду этих обстоятельств король Людовик велел сильно укрепить окопами лагерь, который он занял со своими людьми на мысе между Нилом и каналом, а для защиты работавших на плотине велел поставить многочисленные метательные машины и воздвигнуть две большие башни, из-под их крыш скатывались камни в канал, между тем как с их зубцов летели стрелы и копья в мусульман. Плотина постепенно подвигалась вперед, но когда она приблизилась к противоположному берегу, неприятель направил течение реки в искусственно сделанное за ней углубление, так что перед рабочими снова разлилась водная поверхность. Французы еще не испугались этого. Но когда обе башни были зажжены неприятельскими снарядами и когда третья башня, постройка которой удалась только с большими усилиями, потерпела ту же судьбу, то король и бароны увидали себя в самом беспомощном положении. Массы войск окончательно одичали за это печальное время. В одном месте являлся раздор и возмущение против начальников, в других — тупое отчаяние или злые насмешки над христианами, потому что «Бога, которого называют повелителем войск, так часто побеждают его враги, что, вероятно, закон Магомета сильнее, чем вера Иисуса Христа».

Во время этой горькой беды один бедуин предложил королю Людовику за большое вознаграждение показать брод через канал, немного в сторону от христианского лагеря. Предложение было принято, и рано утром, 8 февраля 1250 г., большая часть войска потихоньку двинулась, между тем как другая часть осталась караулить лагерь. Переправа удалась без особенных потерь, хотя глубина воды была довольно значительна. Во главе войска должны были идти тамплиеры, а затем должен был следовать граф Роберт Артуа. Но последний просил короля пустить его вперед и обещал не делать необдуманного нападения. Людовик поверил слову буйного принца и допустил этим самым ужасное несчастье. Едва граф Роберт завидел первые неприятельские отряды, как с громким воинственным криком бросился на них. Тамплиеры примкнули к нему. Они на всем скаку достигли Мансуры, въехали в город и проскакали через него, попадавшиеся на пути были раздавлены. Однако мусульмане ободрились в тылу этого войска, забррикадировали Мансуру и вовлекли отрезанные войска в ужасный бой, в котором были убиты граф Роберт, триста французских рыцарей, почти все англичане и около восьмидесяти тамплиеров. Остальные эскадроны крестоносного войска последовали между тем примеру принца, произвели в мусульманском лагере под Мансурой убийства и разрушения и убили самого эмира Фахреддина. Но и здесь неприятель мало-помалу оправился и принудил христиан к ряду невыгодных отдельных сражений. Лучшими войсками неприятеля были мамелюки, туркменские воины, «львы сражений», которых султан Эйюб, подобно своим предшественникам, в большом числе привлек к себе на службу[90]. Главный бой сосредоточивался долго и кровопролитно около отряда рыцарей, которым предводительствовал сам король Людовик. Правда, этот отряд защищался с героическим мужеством, и иной храбрый рыцарь думал, что когда-нибудь расскажет французским дамам об этом жарком дне. Но мало-помалу христиане были оттеснены к каналу, Людовик был в величайшей опасности попасть в руки врагов. Распространилось отчаяние и побудило многих к трусливой попытке бежать через воду. Но течение увлекало ослабленных людей и уносило в море их трупы, вместе с лошадьми и оружием, целыми массами. Тогда лагерному гарнизону удалось с большим трудом перекинуть через канал мост и прийти на помощь к королю. Мусульмане, также сильно истощенные, наконец прекратили бой и предоставили христианам владеть южным берегом канала. Египтяне имели право радоваться такому исходу этого сражения, потому что выгода, которой достигли крестоносцы, была победой Пирра. У них не было средств заполнить те огромные опустошения, которые сделала среди них смерть.

Следующие дни прошли в общем спокойно. Христиане окопали и тот лагерь, который заняли теперь на южной стороне канала, и рядом с прежним временным мостом построили второй, более крепкий мост. Но уже 11 февраля появился с большой силой неприятель и напал со всех сторон на позиции пилигримов. Мусульмане набросились на своих противников с огнем и оружием, сожгли новые укрепления, которые второпях были сделаны только из дерева, и вторглись там и сям в улицы лагеря. Нужна была самая непоколебимая стойкость всех крестоносных рыцарей и самого короля, чтобы мало-помалу уничтожить мусульман, которые считали, что победа уже в их руках, и заставить их покинуть поле сражения.

Сила сопротивления, которую христиане выказывали в этот день, доставила им недели на две спокойствие, прерывавшееся только незначительными стычками. Однако, они не могли воспользоваться этим, чтобы приготовиться к дальнейшему походу на Каир, потому что были уже слишком слабы для этого. Для них был только один выбор оставаться на Ашмумском канале или вернуться в Дамиетту. Последнее могло быть спасением, между тем как первое вело к верной гибели. Слишком гордые для того, чтобы вовремя уступить неприятелю, христиане со дня на день оставались в своем лагере, пока стремительная опасность, в которой они находились, не стала ясна для самых близоруких глаз.

А именно, 27 февраля в Мансуру прибыл юный султан Туранша, и в военные предприятия египтян вошла новая жизнь. Правда, сначала египтяне не сделали нападения на храброе христианское рыцарство, но зато большое число египетских кораблей было тайно переправлено в Нил между Мансурой и Дамиеттой, чтобы напасть оттуда в тыл крестоносного флота. Последний внезапно очутился под нападением с двух сторон и окончательно погиб от двойного натиска. После этого мусульманам было уже не трудно отрезать и сухопутное сообщение между Дамиеттой и лагерем крестоносного войска. Египетские партизанские отряды перехватили целые караваны, которые должны были доставлять съестные припасы к Ашмунскому каналу. В христианском лагере открылся голод и, в связи с жарой африканского лета произвел ужасно опустошительную моровую язву. Наконец, король Людовик понял, что он принужден отступить: он покинул лагерь, лежащий к югу от канала, и удержал только мосты через него с мостовым укреплением на другом берегу. Кроме того, он предложил султану мир и обещал освободить Дамиетту, если христианам возвратят Иерусалимское государство. Но Туранша не согласился на это, и вскоре горькая нужда заставила христиан совершенно покинуть позицию при канале. Ночью с 5 на 6 апреля остатки войска и флота должны были стараться открыть путь в Дамиетту. Но враги были бдительными и заметили приготовления французов к отступлению. Кроме того, это отступление в страхе и злобе было сделано так беспорядочно, что даже не были сломаны мосты через Ашмунский канал, и неприятель был как бы приглашен к быстрому преследованию. Только что пилигримы начали отступление сухим путем и водой, как мусульмане уже всюду следовали за ними по пятам. Серьезный бой загорался только там, где какой-нибудь смелый рыцарь готов был скорее получить мученический конец, чем сдаться «язычникам». В остальном, последним легко давалась победа. Они убивали сколько хотели христиан, которые, слабые и больные, едва двигались, а тем менее могли управлять оружием; остальных они взяли в плен. Король Людовик, может быть, мог бы спастись, если бы, как ему советовали, ушел впереди своих. Но благочестивый воин никак не хотел этого и, наоборот, находился в арьергарде своего войска. Конечно, он также не мог более сражаться, потому что и он подвергся лагерной моровой язве. Он лежал, наконец, глубоко истощенный, на земле, его голова покоилась на коленях у простой женщины, которая в это время была поблизости, его смерть ожидалась с часу на час, между тем как мусульмане подступали все ближе. Его захватили в плен подобно его братьям и всем тем, кто еще был убит на кораблях и на суше отуманенными победой врагами. Почти никто не спасся.

Когда в лагере Туранши пронеслась весть об этом огромном успехе, то там поднялось шумное ликование. «Если ты хочешь представить себе число убитых, — писал султан своему наместнику в Дамаск, — то подумай о морском песке, и ты не ошибешься». Пленных повели в Мансуру связанными; тысячи из них, преимущественно бедные люди, вместе с рыцарями, были мало-помалу перебиты; зато с королем, его братьями и остальными знатными господами мусульмане обращались с большей бережливостью, отчасти даже с внимательной нежностью, потому что султан надеялся заключить с ними выгодный договор. Вскоре начались переговоры, а так как даже угрозами нельзя было заставить французов к иному соглашению, то вскоре пришли к следующему результату: за свое освобождение из плена король должен был очистить Дамиетту, а за освобождение своих товарищей заплатить миллион червонцев, круглой суммой десять миллионов франков. Но так как при своей высокой щедрости король не испугался громадной величины выкупа, то Туранша не хотел уступить своему пленнику в великодушии и сам спустил сумму с требуемого миллиона на 800.000 червонцев.

Но этим договором еще не кончились страдания, которые должны были перенести французские крестоносцы. Потому что Туранша был легкомысленный и неразумный юноша, который, несмотря на одержанную блестящую победу, уже возбудил к себе в Египте злую неприязнь. Султанша-вдова Шедшер Эддурр, важнейшие эмиры страны, храбрые мамелюки, одним словом, все, которым он был обязан своим престолом и победой, были оскорблены его пренебрежением, а он сам безрассудным образом предпочел им своих молодых товарищей, которых он только незадолго привел с собой в Египет. Первые ждали для себя еще худшего, когда, вернув Дамиетту, султан окончательно утвердится в правлении. Составился заговор на жизнь Туранши. 2 мая на него напал с обнаженным мечом эмир мамелюков Бибарс, очень даровитый, но вместе с тем необузданный дикий воин, но только ранил его. Тотчас же после этого мамелюки поднялись целой массой, взяли приступом дворец султана и ужасным образом убили несчастного.

Пленные христиане были свидетелями страшной сцены; они боялись, что возмущение может обратиться и против них, и действительно в том диком смятении, которое последовало за смертью Туранши, их жизнь находилась некоторое время в серьезной опасности. Но мало-помалу волнение улеглось. Шедшер-Эддурр была назначена регентшей. Эмир Эйбек сделан при ней наместником государства, и договор заключенный с королем Людовиком, не только был подтвержден, но даже несколько изменен в том, что тотчас после освобождения пленных должна была быть уплачена только половина выкупных денег, а остальная только по прибытии пленных в Сирию.

Между тем в Дамиетте проявлялось изменчивое настроение. При первом известии о погибели крестоносного войска, часть тамошних христиан трусливо хотела покинуть город. Но в стенах Дамиетты находилась также супруга Людовика, Маргарита, которая совершила до сих пор путешествие вместе с пилигримами и в это самое время родила сына, Иоанна, который получил прозвище Тристана, в память печального времени, в котором он начал свою жизнь. Благородная женщина не сробела, несмотря на свое в разных отношениях стесненное положение, и одобрительными словами и богатыми подарками побудила своих единоверцев удержать Дамиетту до освобождения короля. Но, кажется, из этого едва не произошла новая опасность. Те же самые люди, которые в первую минуту страха думали только о бегстве — особенно называют итальянских купцов — в конце концов, как говорят, самым решительным образом противились сдаче города, как в 1221 году.

6 мая пробил час для освобождения знатнейших пленников. Но они до последний минуты должны были находиться в страхе и заботе. Едва крестоносцы очистили Дамиетту, как дикие орды мусульманских воинов бросились в город и избили множество пилигримов, оставшихся там по болезни, которые по договору должны были быть пощажены. В то же время эмиры совещались между собой, не будет ли для них выгоднее удержать в плену короля и баронов. Военные люди были против освобождения, и только жадность большинства к обещанным деньгам помешала нарушению договора, по крайней мере, в этом отношении. Был уже поздний вечер, когда наконец Людовик и его близкие были освобождены и могли отправиться к более счастливым товарищам, которые ожидали их близ Дамиетты.

На следующее утро некоторые бароны немедленно выехали на родину. У них не было другой мысли, как бежать из этой страны, где они подверглись такими невыносимым бедствиям. Напротив, Людовик остался еще несколько дней на египетском берегу, потому что хотел тотчас же уплатить обещанную половину выкупа и этим прежде всего добыть свободу своему брату, графу Альфонсу Пуатье, который оставался у неприятеля заложником. С большим трудом была собрана огромная сумма в 400.000 червонцев. Так как у Людовика не достало собственных средств, он должен был просить у присутствующих тамплиеров займа, а когда последние заявили, что не могут самовольно распоряжаться сокровищами ордена, то не оставалось ничего другого, как просто отнять у них нужную сумму. Когда мусульмане были вполне удовлетворены, король отправился на берег моря, чтобы отплыть. Но он еще не ушел в море, как его догнал отпущенный наконец Альфонс Пуатье. Тяжело измученные страдальцы вместе сели на корабли и отправились в Аккон, где их ожидал самый сердечный прием.

Но можно ли было продолжать отсюда крестовый поход? Людовик командовал теперь немногими графами и рыцарями, которые почти без исключения исполнены были страстным желанием вернуться домой, и их желание было сильно поддержано известиями, приходившими из Франции. А именно, на их родине сначала так мало верили погибели гордого крестоносного войска, что первых посланцев, которые принесли это печальное известие, преследовали как обманщиков и частью даже казнили. Но мало-помалу пришлось убедиться в справедливости ужасного слуха, и французы стали бояться, что противники французской короны, особенно англичане, воспользуются удобным случаем для возобновления прежних враждебных действий. Поэтому королева Бланка уговаривала своего сына вернуться во Францию как только можно скорее. Но Людовик был другого мнения и настаивал на нем, хотя на собранном в Акконе военном совете все французские бароны, кроме одного, были решительно против него. Этот единственный был владетель Жуанвильский, сенешаль Шампанский, которого король уже давно полюбил за его отвагу, так же как за его откровенный и даже в злейшей опасности хороший характер, и все больше к нему привязывался. Опираясь на его одобрение, Людовик объявил, что хочет остаться в Святой Земле еще некоторое время.

Это решение короля имело, впрочем, то основание, что расчет с египтянами был еще не вполне окончен. До сих пор египтяне отпустили из плена одновременно с Людовиком только небольшое число знатных господ, между тем как в Египте оставались в заключении еще многие другие христиане, которые были взяты мусульманами частью во время последнего похода, а частью еще в прежние годы. При заключении договора эмиры обязались отпустить всех этих несчастных, а также всех больных, оставшихся в Нильской области до выздоровления. Правда, больные были большею частью убиты необузданными врагами при обратном занятии Дамиетты, и тем более совесть заставляла благочестивого Людовика сделать все, что было в его силах, для несчастных, оставшихся еще в живых. Поэтому он отправил посла к эмирам, чтобы напомнить им об исполнении договора. Успех этой меры был крайне невелик, потому что вместо многих тысяч были отпущены только несколько сотен пленных и отчасти таких, которые были каждый в состоянии заплатить за себя особый выкуп. Но вскоре после этого представился удобный случай добиться от эмиров угрозами то, чего они не хотели выполнить по доброй воле. Убийство султана Туранши глубоко оскорбило сирийских мусульман; они не хотели подчиниться управлению египетских офицеров, явились претенденты на султанское достоинство, и одни из них, князь Юсуф Галебский, правнук Саладина, захватил Дамаск, двинулся оттуда на юг и предложил христианам союз для войны с Каиром. Между тем в области Нила также произошел переворот. Эмиры, чтобы усилить свое положение, удалили от правления султаншу Шудшер-Эддурр и возвели на престол принца Музу, внука Алькамила, но они боялись, что не могут однако равняться с соединенными силами дамаскинцев и христиан. Когда Людовик пригрозил им теперь соединиться с Юсуфом, если они не исполнят его волю, они вторично дали свободу нескольким толпам пленных рыцарей, слуг и детей и даже отказались от второй половины выкупа, которую король был им еще должен.

Среди всего этого прошло довольно много времени, и у Людовика пробудилось желание новых подвигов за Святую Землю. Правда, число его военных сил все уменьшалось, потому что среди них ужасно свирепствовали смертельные болезни, большею частью последствия перенесенных страданий, и потому, что почти вся знать, между прочим также графы Пуатье и Анжу, вернулись во Францию. Но, несмотря на это, король надеялся вскоре получить возможность выступить на войну с сильным войском, так как родина не покинет его окончательно. В августе 1250 года он красноречивым окружным посланием призывал своих подданных сесть на корабли следующей весной, чтобы вместе с ними изгнать из Святых мест врагов Иисуса Христа. То время, пока к нему еще не прибыли новые войска, он употребил отчасти на паломничество в Назарет, которое он совершил с величайшим смирением, одетый во власяницу на голое тело, отчасти на восстановление разрушенного города и крепости Цезареи.