Поколение

— А что отец? — Олег взглянул на Пахомова сухим, почти враждебным взглядом. — У него есть… — Он искал слово. — Есть одна женщина. У него все в порядке.

— Строитель — хорошая профессия, — словно не замечая настороженного взгляда Олега, одобрительно сказал Пахомов. — Не захочешь быть военным, можно работать на гражданке. После учителей и врачей — это самая благодарная профессия. Строители жизни… — Пахомов тепло посмотрел на Олега. — А маме какие профессии нравились?

— Ей нравилась ее — конструктор, — оживился Олег, точно ждал этого разговора о матери. — Она даже не хотела переезжать в Москву. Жалко было бросать лабораторию по испытанию машин. Я был у нее на заводе.

— Олег, а у тебя есть еще фотографии Елены Сергеевны?

— Есть! — Юноша бросился к книжному шкафу. Распахнул дверцу, вытащил альбом и несколько черных пакетов. — Тут у меня их за много лет. Смотрите. Можете взять. Все негативы храню.

Он высыпал на стол из двух пакетов фотокарточки, сдвинул в сторону книги и тетради.

Пахомов осторожно присел на стул перед грудой фотографий, достал очки и стал с обрывающимся сердцем рассматривать фотокарточки одну за другой. Время от времени, бросая на Олега вопросительный взгляд, он откладывал в сторону отдельные карточки, а Олег, стоя рядом, охотно рассказывал Пахомову, когда и где делались снимки. Говорил почти не задумываясь, хотя фотографий было так много, что казалось удивительным, как он все помнит. «Значит, часто просматривает, — подумал Степан. — Бережет память о матери».

— А вы тоже были конструктором, Степан Петрович?

— Давно. Вместе с твоими родителями начинал, — не отрываясь от снимков, ответил Пахомов.

— Я читал у вас про конструкторов, — сказал Олег. — А скажите, там, в повести, у вас написано про маму и про дядю Мишу Бурова?

— Да как тебе сказать…

— Я понимаю, что имена и фамилии другие. И завод, конечно, не мамин. У вас завод химаппаратуры, а мамин — насосный. И все ж?

Олег смотрел на Пахомова и ждал, будто от ответа этого зависело в его жизни очень многое.

— Когда писал свою первую повесть, — старясь быть откровенным и в то же время боясь обидеть Олега, рассказывал Пахомов, — я не знал других заводов так хорошо, как знал свой. Конструкторов других тоже не знал. Но я был писатель начинающий, а главное, еще и человек молодой. И я многое выдумывал. Жизнь, которой мы тогда жили, мне казалась мелкой и неинтересной. Люди тоже… И я все переиначил. Вот за это страшно ругал повесть Буров. И она действительно плохая.

— А я не согласен. И с вами и с дядей Мишей. Повесть совсем неплохая. Она когда написана?

— Да старше тебя лет на пять, — улыбнулся Пахомов.

— Ну вот! А читается. И ребята там, молодые конструкторы, нормальные. Так что зря вы…

— Может, и не совсем плохая, как ты говоришь, — отозвался Пахомов. Он уже перестал перебирать фотографии, а рассматривал лишь те, что отложил. — Но выдуманная. Конечно, вся литература выдуманная. Но эта книга плохо выдуманная. А что касается Верочки Саниной, если ты помнишь, той молодой ершистой особы в «Конструкторах», так в ней, наверное, есть что-то от Лены Савиной. — Пахомов назвал девичью фамилию матери Олега, и тот, просветлев лицом, благодарно посмотрел на него. — Приехала она тогда на наш завод. Я помню, как появилась в КБ. Высокая, красивая, но худая, как ты… Конечно, меньше тебя ростом. Лена Савина. Она окончила в Москве станкоинструментальный институт и на нас, периферийных, смотрела свысока. Но инженер-конструктор из нее получился хороший. Это не мои слова. Миши Бурова, а он в этом хорошо разбирается.

— Дядя Миша-то? — восхищенно блеснули глаза Олега. — Он-то да. И мама про него… И отец говорит: таких мало, как дядя Буров.

Они замолчали. Пахомов боялся, что Олег спросит о матери. Он насторожился, не отводя глаз от юноши. Смотрел на его высокий лоб, разделенные косым пробором светлые волосы. Пахомов, волнуясь, ждал, но Олег, видно, заметив это тяжелое и мучительное ожидание, отвел взгляд и, помолчав, спросил: