Все время я хотел объяснить ей, но у меня не хватало храбрости. Когда я начинал говорить и видел выражение ее детских глаз, на время, через силу, я забывал все трудности. Через мгновение это вызывало во мне холодную насмешку и заставляло теряться в молчании ледяной пустыни. В таких случаях она опять начинала вспоминать прошлое. По-новому, она расспрашивала меня о том что было, и вынуждала придумывать много фальшивых и успокаивающих ответов. Успокоения предназначались для нее, а грубая фальшь оставалась у меня на сердце. Понемногу сердце мое переполнилось этой ложью. Охваченный горем я думал: – «Чтобы сказать правду, нужно большое мужество. Если же нет этого мужества и вместо него одна лишь беззаботная ложь, я никогда не смогу стать человеком нового пути. Если же я все-таки не смогу этого сделать, могу ли я вообще считаться человеком»?
Утром, холодным утром, на лице Цзы Цзюнь была нескрываемая ненависть. Такой она еще никогда раньше не была. Может быть мне только показалось? Причиной всему был я, – при одной этой мысли я холодно и зло усмехнулся. В конце концов, все ее остроумные мысли и вся ее широта кругозора теряется в пустых рассуждениях. Это тоже пустота. Странно, Цзы Цзюнь не чувствовала этой пустоты и не знала, что самое главное в жизни человека-стремление жить. По пути этого стремления нужно идти, держась за руки. Если один ослабеет и будет цепляться за полу одежды другого, бороться станет трудно и они оба погибнут… Я был уверен, что наша новая надежда в нашей разлуке. Цзы Цзюнь должна решить расстаться. Я даже на мгновение подумал о ее смерти, но тотчас же упрекнул себя и раскаялся. Утро было свободное и я мог сказать ей правду. Только это является препятствием, чтобы начать новую жизнь. Я нарочно заговорил с ней о нашем прошлом. Мы говорили о литературе, об иностранных писателях, об их произведениях, о «Норе», о «Женщинах моря»[49]. Мы восхищались твердостью Норы… Обо всем этом уже много раз говорилось в прошлом году, в бедной комнате землячества. Теперь этот разговор был пустым. Мои слова возвращались ко мне назад, и они казались мне тенью шаловливого ребенка, спрятавшегося за спиной, который злобно и насмешливо показывает мне язык. Цзы Цзюнь кивала головой, как бы соглашаясь, и внимательно слушала меня. Наступала тишина. Я продолжал говорить, а когда кончил, звуки моего голоса затерялись в пустоте…
– Да, верно… немного помолчав, сказала она.
– Но, Цзюань-Шэн, я чувствую, что ты за последнее время очень изменился… Да и как же иначе… Ты… ты скажи мне правду.
Как будто бы кто то тяжело ударил меня по голове. Но я овладел собой и высказал свои мысли и взгляды о том, как идти по новому пути, как строить новую жизнь, чтобы избежать нашей общей гибели. Наконец, собрав всю свою решимость я добавил несколько фраз:
– …Но ты можешь не считаться с этим. Ты хочешь, чтобы я сказал правду. Да, человек не должен лгать. Скажу правду. Потому… потому что я не люблю тебя… Но это лучше для тебя. Ты можешь ни о чем не беспокоясь работать..
Я ждал взрыва, но наступило глубокое молчание. Ее лицо сразу же сделалось пепельно-серым и мертвенным. Вся она мгновенно осунулась, только по детски засветились глаза. Ее взгляд заметался по сторонам, как у рeбeнкa, который в приступе горя взывает к доброй матери.
Цзы Цзюнь, она взывала к пустоте.
Все время она испуганно избегала встретиться с моим взглядом. Я не мог дольше смотреть на Цзы Цзюнь. Было утро и я, не обращая внимания на ледяной ветер, бросился по улице в «Общедоступную библиотеку. В библиотеке перелистав «Друг, свободы», я увидел, что мои переводы напечатаны. Это сразу оживило меня и придало мне энергии. Я подумал, что в жизнь есть много путей. Но так, как сейчас, не должно продолжаться… С этого времени я начал навещать друзей и знакомых, о которых давно уже ничего не знал. Но был я у них всего несколько раз. В их комнатах было тепло. До мозга костей меня одолевал холод. По ночам, свернувшись как червь, я страдал от холода в холодной комнате. Иглы холода проникали в мою душу и заставляли неметь от страданий. «Много еще есть путей в жизни. Я еще не забыл взмахов моих крыльев…» – думал я. Наконец, я начал думать об ее смерти, но тотчас упрекал себя за это и раскаивался. В «Общедоступной библиотеке» я часто следил за вспышками горящего угля, и сразу новый жизненный путь расстилался передо мной. Она – поняв мои неудачи, мужественно и решительно покидает этот холодный дом. И даже – без ненависти… Я легкий, как облако, парю в небосклоне. Надо мной чистое, голубое небо. Внизу – высокие горы, моря, большие замки, высокие дома, поля сражений, автомобили, особняки, шумные города при ясной погоде, темные ночи… Я жил предчувствием того, что новая жизнь все же наступит. Так прошла тяжелая пекинская зима. Мы прожили, как мухи попавшие в руки злому потешающемуся ребенку, который связывает их тонкими нитками, играет вдосталь и издевается над ними. Мы не потеряли жизни, но лежим на земле в ожидании смерти. Я написал главному издателю «Друга свободы» три письма и, наконец, только теперь получил ответ. В конверт было вложено всего два талона – двадцати и тридцати-центовые[50]. А я то торопился и истратил девять центов на марки – полуголодное существование целого дня. Опять все превращалось в безразличную пустоту… Но я внутренне чувствовал, что то должно было случиться. Приближался конец зимы. Ветер стал не такой уж холодный. Я по-прежнему бродил по городу и возвращался домой только в сумерках. Как раз в один такой вечер, как всегда не ужинав, я вернулся домой. Уже издали, увидев двери квартиры, я почувствовал, что сердце мое сжалось, я замедлил шаги и осторожно вошел внутрь. В комнате было темно, я нащупал спички и зажег лампу. Кругом – необычная тишина и пустота. Я стоял посредине комнаты в полной растерянности. Как раз в этот момент жена чиновника позвала меня за окном.
– Сегодня приходил отец Цзы Цзюнь и взял ее с собой, – очень просто сказала она мне.
Это не было неожиданностью, я продолжал стоять без слов, как будто получил удар по затылку.
– И она ушла? – едва выговорил я немного спустя.
– Она ушла.
– Она… Она что-нибудь сказала?
– Нет. Ничего не сказала. Только просила передать тебе, когда вернешься, что она ушла…
Я не верил происшедшему. В комнате было необычно тихо и пусто. Я невольно заглядывал повсюду и искал Цзы Цзюнь. Старые потемневшие кастрюли были до блеска начищены. Своим видом они свидетельствовали о силе человека. Я повсюду искал письмо или записку Цзы Цзюнь, но их не было. Аккуратно были собраны вместе соль, сушеный перец, мука и полкочана капусты. Рядом лежало несколько десятков медяков. Это были все наши жизненные богатства. Она оставила их мне одному, как немое указание, чтобы я по-прежнему поддерживал свою жизнь. Окружающее угнетало меня. Я выбежал во двор. Было темно. Окна дома, заклеенные бумагой, пропускали яркий свет. Там долго возились с ребенком и смеялись. Мое сердце немного успокоилось. В тяжелом гнете неясно вырисовывалась мне дорога, которой я избегал: – массивы высоких гор, обильные пиршества при электрическом свете, овраги, самые темные ночи, удары острых ножей, беззвучные шаги… На сердце стало немного спокойнее… Я долго лежал в темноте. Перед моими закрытыми глазами проходило прошлое и дороги будущего. Около полуночи в полумраке мне приснилось съестное. Потом выплыло пепельно-серое лицо Цзы Цзюнь. Жалобно и укоризненно смотрели на меня ее детские глаза. Я очнулся и все исчезло… Почему я не потерпел еще несколько дней, зачем я торопился сказать ей правду? В ее будущем – только отец, долг дочери, изнуряющий, как солнечный зной и холодные взоры осуждения окружающих. И кроме всего – пустота. Как нести бремя пустоты? Идти всю жизнь под холодными взорами. Какое страшное дело! В конце пути могила. Могила без памятника… Не нужно мне было говорить правду. В прошлом мы любили друг друга. Я должен был вечно лгать ей. Если она действительно дорога мне, я не должен был создавать этой пустоты вокруг нее. Ложь та же пустота, но она не может сравниться с этим тяжелым бременем. Я считал, что если скажу Цзы Цзюнь правду, она сможет ни о чем не заботясь, решительно, и твердо как раньше, идти вперед. Боюсь, что я ошибся. Ее решительность и твердость были ради любви. У меня не было мужества вынести тяжести лжи и я переложил на нее тяжесть правды. И потому что она любит меня, она несет это бремя через жизнь, под холодными взглядами осуждения окружающих. Я думал об ее смерти… Разве это не низкая трусость? Более сильные люди, безразлично правдивые они или лжецы, конечно, должны покинуть меня. Она с начала до самого конца безответно заботилась только об одном – чтобы я по-прежнему жил. Я решил переехать из переулка Цзичжао. Здесь была постоянная пустота и молчание. Нужно хотя бы уехать отсюда, рассуждал я сам с собой, Цзы Цзюнь все же где-то недалеко от меня. По крайней мере она в этом же городе. И настанет такой день, когда она неожиданно придет навестить меня. Так-же как раньше она пришла ко мне в комнату землячества. Все мои расспросы и письма оставались без ответа.
Я не мог найти себе места и пошел навестить одного знакомого, с которым давно не встречался. В молодости он был соучеником моего дяди. Человек известный и уважаемый, он давно жил в Пекине и имел большие связи. Когда я появился у него, он посмотрел на меня искоса, может быть потому что моя одежда была старая и рваная. Хорошо, что мы встречались с ним раньше и знали друг друга в лицо, он может быть и не узнал бы меня. Итак, встретил он меня холодно. Он знал все мое прошлое…
– Конечно, ты не можешь оставаться здесь, – сказал он, выслушав мою просьбу найти мне работу – и холодно добавил – а куда же тебе ехать? Очень трудно… Твоя, эта… как ее… твоя подруга, что ли – Цзы Цзюнь… Ты знаешь, она ведь умерла.
От неожиданности я не мог говорить.
– Правда! – наконец робко спросил я.
ebooksa