Через два дня, за день до моего отъезда в город, я слышал, как в деревне недоброжелательно обсуждали поступки Лянь-тао. Он решил большую часть обстановки сжечь в честь бабушки, а остаток подарить служанке, которая прислуживала ей до самой смерти. Кроме того, дом бабушки он хочет сдать в бессрочную аренду соседям. Все родственники до устали говорили об этом событии, но Лянь-тао они ничего не решились сказать. На обратном пути в город, проходя мимо ворот его дома и, вероятно подстрекаемый любопытством, я зашел к нему высказать свои соболезнования. Лянь-тао, одетый в халат с белой каймой вышел ко мне навстречу. Выражение его лица было по-прежнему холодным. Я пытался утешить его. На все мои слова он отвечал поддакиванием и произнес только одну фразу:
– Очень тронут вашей добротой.
2
Наша третья встреча произошла в начале зимы этого года в книжном магазине города «S». Мы одновременно кивнули друг другу головой, как старые знакомые. Сблизились же мы только в конце года, когда я потерял службу. В то время я часто навещал Лянь-тао.
Во-первых, просто потому, что было скучно, а во-вторых, я слышал от многих людей, что он, несмотря на что выглядит таким суровым, сочувственно относится к разочарованным людям. В мире все подвержено изменениям, поэтому даже разочарованные не могут всегда оставаться таковыми. По этой причине у Лянь-тао было мало постоянных друзей. Все, что он нем говорили, не оказалось пустым звуком. Сразу же как только я послал ему свою визитную карточку, он принял меня. В двух смежных гостиных никакой особенной мебели не было. Кроме столов и стульев, вдоль стены были расставлены книжные шкафы. Хотя про Лянь-тао часто говорили, что он страшный человек новой партии, но новых книг на полках было немного. До того как я пришел к нему он знал, что я потерял службу. Мы поговорили об этом и замолчали. Гостю и хозяину ничего больше не оставалось, как смотреть друг на друга. Понемногу тишина стала неловкой. Я наблюдал за тем как он быстро докурил сигарету до того, что окурок стал жечь его пальцы и только тогда он бросил его на пол.
– Курите? – протягивая руку за второй сигаретой, спросил он меня.
Я взял сигарету и закурил. Мы поговорили еще немного о преподавании в школе и о литературных кругах. Все время чувствовалась неловкость. Когда я собрался уходить, за дверью послышался шум и топот ног. Вбежали четверо ребятишек – мальчики и девочки. Старшим было лет по восемь, девять, а младшим года по четыре, пять. Лица, руки и одежда у них были испачканы, а сами они были непривлекательные. В глазах Лянь-тао сразу засветился огонек радости. Он вскочил и направляясь к шкафу у стены гостиной, говорил:
– Да-лянь, Эр-лянь, идите сюда. Я купил вам губные гармошки.
Ребятишки бросились к нему. Каждый стал дуть в свою гармонику и они все вместе выбежали из комнаты. За дверью они подняли драку и один заплакал…
– Каждому по одной. Все они одинаковые. Не ссорьтесь, – говорил Лянь-тао им вдогонку.
– Это у кого же такая куча ребят? – спросил я.
– Хозяйские. У них нет матери, только отец.
– Разве хозяин одинокий?
– Да, жена у него умерла года три-четыре назад, а вторично он не женился… Если бы не это, он, конечно, никогда не согласился бы сдать комнату, мне одинокому, – говорил он, холодно улыбаясь.
Мне очень хотелось спросить его, почему он сам до сих пор не женился, но я был еще мало знаком с ним и поэтому задать такой вопрос для первого знакомства было неудобно. Когда я ближе познакомился с Лянь-тао, оказалось, что с ним можно говорить о многом. Он рассуждал о многих вещах и ко многому относился скептически. Видно было, что его собеседниками бывали люди начитавшиеся Шень-лунь[54]. О себе же он часто говорил, что у него было тяжелое детство и что он вообще лишний человек на свете. Лениво и гордо откинувшись в кресле, нахмурив брови, он шумно вздыхал и курил. Хозяйские дети ссорились друг с другом, били посуду и требовали сладостей. Шумели они так, что у меня начинала болеть голова. Стоило Лянь-тао увидеть их, как его суровость пропадала. Казалось, что дети для него были дороже жизни. Рассказывали, что когда Сань-лянь заболел краснухой, то он так беспокоился, что его и без того темное лицо, еще больше потемнело и осунулось, хотя болезнь и не была серьезной. Потом даже бабушка этих ребятишек смеялась над его беспокойством о ребенке.
– Дети полны добра и искренности, – говорил он, как бы чувствуя, что они надоели мне.
– В этом нет ничего удивительного, – ответил я безразлично.
– Зла, которого так много во взрослых, в них – нет… Все дурное, что появляется в людях позднее, это влияние окружающей жизни. По своей природе дети не испорчены, они полны искренности… Я думаю, что вся надежда Китая заключается в них.
– Ну; это не так: – если в детях нет первоисточника зла, то откуда же потом в них появляется это зло. Возьмите пример:, зерно – в нем с самого начала есть зародыш листьев, ветвей и плодов, произрастая, оно и воспроизводит все это.
Сказал я это возражение просто не подумав, от нечего делать, как «великий учитель, поучающий в пустыне», руководствующийся «Фу-цзин»[55]. Лянь-тао рассердился. Он только взглянул на меня и перестал разговаривать. Я и не подозревал, что ему нельзя говорить таких вещей. Когда я увидел, что на его лице появилось выражение суровости и когда он выкурив подряд две сигареты, взялся за третью, я понял, что мне лучше уйти.
ebooksa