Ключ Соляного Амбара

– Согласен, Серж… Платонический роман Андрея Криворотова с учительницей французского, мадемуазель Валентиной Глаголевой, даст существенный поворот мысли к ключу Соляного амбара, куда волей судеб и ангела забредет лирический герой Вогау-Пильняка…

– Да, в этом романе училки и школяра и понимании роли соляного амбара в душевный кризис школяра много заключено и выверено в игре мысли нашего знаменитого земляка… – Жагин поднял, руку, призывая к вниманию коллег. – Но теперь всё по порядку… Мадмуазель Глаголевой было всего двадцать два года, она только окончила курсы Берлица в Москве… Именно Валентина Александровна привезла с собою первую весть об Анне Ахматовой, так и написано в романе у Пильняка-Вогау…

– Для чистоты эксперимента, Анна Андреевна старше Бориса Андреевича на пять лет и три месяца, а не на пять с половиной, – заметил Александр во время многозначительной паузы Жагина. – Но это не принципиально, если учесть, что в романе нет даты рождения мадмуазель Глаголевой… Пусть разница в возрасте гимназиста Андрея Криворотова и учительницы Валентины Глаголевой колеблется от пяти лет и трёх месяцев до пяти с половиной лет… Продолжай, Серж, главное, что по роману «должно быть, она была очень одинока, если ее занесло в Камынск и пошла к художнику Нагорному, – а тот расхохотался истерически, когда она заговорила о Гогене, – больше она не ходила к нему».

– Художники, возможно, пригодятся попозже… – Сказал Сергей. – Узловой момент цитирования Криворотовым «постельных» следующий. После зачтения Андреем Криворотовым банальных стихов символиста Бальмонта Валентина Глаголева заметила: «Символисты отживают свой век. Вы читали акмеистов?». – «Кого?» переспросил Андрей и смутился. «Я знаю Ахматову» – сказал стоявший рядом, соперник Андрея, одноклассник-гимназист Иван Кошкин, который скоро, через какое-то время, похитит девство у мадмуазель Глаголевой… Но в тот же день Андрей забрал у Ивана томик Ахматовой, только что вышедший, и зубрил его на ночь. Наутро, не дождавшись большой перемены, Андрей продекламировал перед Валентиной Александровной: «…Но человек не погасил до утра свеч, и струны пели… Лишь утро их нашло без сил на чёрном бархате постели». – «Чьё это?» – спросил Андрей в отместку за то, что он не знал об акмеизме. «Иннокентия Анненского» – ответила Валентина Александровна гордо. Андрей смутился и молвил без храбрости: «А словесник Сега их не знает и считает ерундой». Валентина Александровна усмехнулась, как союзник в презрении к Сега…

А на большой перемене, опять в саду на шуршащих листьях, Андрей рядом с Иваном, на почтительном расстоянии от Валентины Александровны, стал читать Ахматову. «Вы уже знаете наизусть» – спросила Валентина Александровна. «Я давно знал» – сказал Андрей. «Не поэтизируй, не верьте, Валентина Александровна, за ночь вызубрил, чтобы поразить вас!» – сказал лукаво Иван. «А может, и так!» – сказал безобидно Иван… – Сергей щёлкнул пальцами и понизил голос. – А потом мадмуазель Глаголева стала принимать двух гимназистов у себя, предлагая им кофе и ликер, «как джентльмен джентльменов». Но с одним «но»: главным собеседником и внимательным слушателем был Андрей, но особой женской заботливостью мадемуазель Валентины явно пользовался гимназист-отличник Иван Кошкин, «молчаливый ницшеанец» и богатый наследный барин семнадцати лет…

Вячеслав слушал Сергея с огромным вниманием и внутренним душевным напряжением, но в этом месте лёгким жестом прервал Жагина, показывая, что ему есть, что сказать.

– Вот отсюда память сохранила и высветила не всё выпукло и предельно зримо, но семейную интригу семейства Криворотовых и Глаголевой. Отец Иван Иванович сквозь пальцы глядел на, что Андрюша и Ванюша ходят в гости к мадемуазель, пьют кофе, читают стихи и незлобиво зубоскалят насчёт своих преподавателей. А потом отец случайно подслушал, как Иван Кошкин предупредил друга Андрея, что завтра будет письменная работа по французской грамматике. Доктор Иван Иванович был членом педсовета от родителей и посчитал своим долгом выступить против Глаголевой… Детали мутны, но… Все это погнало Андрея на скандал с отцом и в конечном итоге в соляной амбар…

– Дьявол всегда в деталях, старик… Александр мне когда-то подсказал «говорящую фамилию»: Кривой Рот и отца, и сына… Специально перечитал детали интриги на педсовете, скандала отца-сына, таинства покоя и надежды соляного амбара… Сначала, доктор ляпнул на педсовете, мол, ему известны печальные факты, что у Глаголевой собираются гимназисты выпускного класса, ведут крамольные разговоры по поводу остальных преподавателей и выпытывают через «француженку», пользуясь ее педагогической неопытностью, когда, в частности будут письменные работы. Когда Гоголева обвинила доктора во лжи, тот вынужден сказать, что Иван, сын Сергея Ивановича Кошкина, предупреждал сына Андрея, что назавтра будет письменная работа, со слов Валентины Александровны… Только мадемуазель Глаголева в свои 22 года оказалась из «молодых, да ранних», она легко отбоярилась, «инцидент» был замят на педсовете. Но знакомые гимназисты устроили Андрею обструкцию, называя его провокатором и ябедой, отказывая в дружеском рукопожатии… И вот «Кривой Рот» Андрея, оправдывая фамилию кричит в бешенстве отцу: «Ты – предатель и болтун». Когда отец грозно потребовал: «Что ты сказал, повтори», сын «Кривой Рот» спокойно, по складам ответил: «Я сказал, что ты провокатор, болтун и хвастун, был и есть. Убирайся отсюда вон!» А отец «Кривой рот» сдернул со стены фотографию возлюбленной Оли-Лели Верейской, бросил ее под стол и ударил сына посильнее словом непререкаемой власти отца над сыном: «Я полагаю, что в таком случае тебе удобнее убираться отсюда».

Жагин порылся в своей сумке и достал томик с романом «Соляной амбар». Сказал с грустным надрывом:

– Я зачитаю отрывок из романа, который мне особенно по душе и сердцу, вот он:

«И он стремительно выбежал из комнаты, из дома, на улицу, за угол. Как в первый гимназический год, когда становилось грустно, всегда появлялась потребность надеть до-гимназические штаны, – так и сейчас, когда вселенная была пуста, как первый гимназический год, Андрей прятался в детство. Он пошел к Чертанову. По-прежнему у моста валялись забытые тумбы. По-прежнему стоял соляной амбар. Андрей пошел в развалины амбара. Капал дождик. Развалины окон и дверей заросли бузиной. В амбаре было темно и сухо. Гнилые – дубовые – лестницы вели в подвалы. Андрей сел на камень, памятный с детства, отшлифованный временем. Андрей думал о том, что его время расколото надвое: с гимназией и с домом покончено, ни в дом, ни в гимназию путей не было, – надо было начинать новую жизнь, и она начиналась вот сейчас в амбаре… Отец казался – и казалось, что об отце так думал Андрей всегда, – отец казался болтуном и предателем. Идти к Валентине Александровне; объяснять свою невиновность и тем не менее просить прощения казалось бессмысленным, раз жизнь разорвана надвое. Иван – друг детства, – если он мог так поступить, не выслушав объяснений, если он не хотел объяснений, – какой же он друг? – тем паче, что он, конечно, прав, Иван… Сегодня обо всем узнает Оля… Пусть! Все равно, ее фотография порвана. Надо было начинать новую жизнь, и надо было думать о ней. Куда идти? в каменщики? в бродяги?.. Мысли не клеились.

В разваленном окне, из-под бузины глянули два кошачьих глаза… Андрею стало страшно от кошки в амбаре, которая принесла было нежность, так нужную Андрею… За амбаром лил дождь. Андрей реально ощутил, как холодные капли дождя заливаются за воротник бродяги… В пять чесов вечера, уже затемно, Андрей пришел в дом коммунара Никиты Сергеевича, к Анне. Андрей долго стоял у окна Анны в темноте двора. Анна была памятником детства. У Анны все было прямо, честно и чисто, – так необходимы были Андрею чистота и честность!.. Андрей не думал об этом и не задавал себе вопроса, почему именно Анну он хотел видеть… чтобы через нее написать Климентию…

Жагин надолго замолчал, потом с каким-то внутренним усилием тихо промолвил:

– Вот в кризис, конец старой жизни героя, когда все, казалось бы, тупик, и время расколото надвое, герой верит в новизну жизни и выбирает её, идя к старому коммунару Никите Сергеевичу бродягой… И был бы возможен вариант судьбы революционера Леонтия, погибшего на баррикадах Пресни 1905 года, а до этого в соляном амбаре, собиравшем оружие…

– …Отнятое у богатеев, охотников и жандармов Камынска, – подсказал Вячеслав, – и оружие пошло в ход в битвах 1905 года с полицией и царскими войсками…

Жагин продолжил ещё грустнее прежнего.

– Мог бы поехать к черту на куличики по адресу революционера Климентия, жениха Анны, которая дала адрес проживания Клима… Но дальше начальной фразы «дорогому другу Климу» – письмо не ушло… И всё как-то устаканилось, устроилось, доктор Криворотов простил выходку пропавшего на несколько ночей из дома сына… Отец заплакал, увидев сына, нищенски протянул вперед руки… И сын бросился обнимать отца, вот этого старого, несчастного, конечно, очень любимого, единственного, недостатки которого и то любимы… Отец и сын обнялись, плача. Отец сказал сыну, что он, отец считает себя неправым, – и он, отец, сделает все, чтобы исправить отношения сына с классом… А фрагментарная дичь романа, по крайней мере, для меня заключается в следующем. После истории с бойкотом классом Андрея Криворотова, когда погибла его дружба с Иваном, дружба гимназиста Кошкина и учительницы Гоголевой упрочилась. Однажды Иван Кошкин, оправдывая свою фамилию, с ловкостью кошки поднял Валентину Александровну на воздух так, как не подымали ее, должно быть с детства. Руки барчука-богатея Ивана, которые казались ранее бессильными в выхоленности, показались француженке стальными… «Валентина Александровна была девушкой, когда она сошлась с Иваном. Иван знал много уже девушек и женщин, когда он сошелся с Валентиной Александровной».

– А ты чего молчишь, Александр? – спросил Лайков. – Как будто чего-то ожидаешь, как светопреставления…

– Не без этого…

– Так ведь все самое интересное на сегодня рассказано Сержем… А именно: мадемуазель Глаголева была девушкой, когда она сошлась с Иваном Кошкиным. А стервец Иван Кошкин познал много уже девушек и женщин, когда он сошелся с француженкой… – Лайков изумился. – Если не светопреставления ждешь с каменным лицом, то чего? От меня, или Серёги? Стихи твои, председателя-поэта мы с Серёгой одобрили, одобрили единогласно, против и воздержавшихся нет… Так чего ждёшь всё-таки?