Ключ Соляного Амбара

– Понял, намёк про Луну… – Усмехается Серж. – Это серьёзней проблемы революционного инцеста и теории перманентной революции с её Эдиповыми комплексами… – И излагает набившимся сотрудникам из своих и чужих редакций историю с пропавшей драгоценной картиной «Соляной склад ночью» художника-передвижника. С полной яркой безумной луной в левом верхнем углу.

Кто-то из молодых сотрудников, услышав лакомое возбуждающее словечко «инцест», к тому же с темой «голубой луны» бежит за парой сакраментальных журналов с клубничкой, чтобы предложить их полистать за организованными импровизированными чаевыми посиделками…

За чаем Александр берёт «из любопытства» первый из принесённых журналов «с клубничкой» и тут же брезгливо отшвыривает в сторону: это гомосексуальная порнография – с лесбийской тематикой и мужского гомосекса с грязной педерастией.

– У профессора нормальная сексуальная ориентация, – поясняет Серж, – но у нас свободные нравы творческой среды, сотрудничающей со «Спид-инфо» и прочими изданиями, с частными заказами по гомосексу… Время революционного инцеста Пильняка кануло, как луна в зорьку… Век живи и век учись, не понимая, куда движется искусство женского и мужского ню в своих самых совершенных формах…

– Искусство мужского ню под эгидой «Голубой луны» процветает не только в песенном творчестве Бориса Моисеева, но в заповедных изысканных буржуазных потёмках дикого капитализма, – пошелестел рядом тонкими губами молодой человек, представившийся спецкором, со стертыми чертами лица. – …тем более, с отменой статьи за гомосекс из уголовного кодекса… Но тема инцеста, как бытового, так и бытийного революционного инцеста, не потеряла до сих пор актуальности после безвременного ухода из жизни на полигоне Коммунарка гениального Бориса Андреевича…

9. Можайск, 1994

«Русские Святыни: «Нет ничего святого…» – Если так, то Смута будет вечно продолжаться и в душах не развеять страх и мрак, где бесы на задворках копошатся. «Нет ничего святого…» – Если так, зачем зря жить с потухшими глазами бессмысленно, бездарно впопыхах мир омывая горькими слезами? «Нет ничего святого…» – Если так, слабы надежды на детей и внуков. Им снова оставаться в дураках, штудируя бесовскую науку. О, труд души любить и верить – будь! О, выстои, душа, перед коварством, но проложи к Святыням Русским путь, чтоб не соваться в пропасть окаянства! О, брат мой, с русским духом, без словес Отчизне посвяти себя отныне и обрети, как истинный творец, трудом Души нетленные святыни».

Эти стихи председателя фонда Александра были опубликованы в номере районной газеты «Новая жизнь» после информации о научно-культурном благотворительном фонде «Возрождение Русской Святыни», его членах и целях работы. Когда Александр принес в дом Вячеслава только что отпечатанные экземпляры «Новой жизни» со своими стихами, то с радостным удивлением заметил, что его ключевые члены после одобрения и поддержки манифеста фонда в стихах решили не сходить со стихотворной тропки. А почему-то стали ее торить в направлении поэтического посвящения Анны Ахматовой «Памяти Пильняка», написанного в трагическом для прозаика 1938 году, чтобы это как-то связать с ключом Соляного Амбара, через появление впервые в романе имени Ахматовой и четырьмя пронзительными утренними постельными строчками Анненского.

Бард и менестрель в одном флаконе Вячеслав Лайков с волнением в голосе зачитал наизусть стихи «Памяти Пильняка»:

«Всё это разгадаешь ты один… Когда бессонный мрак вокруг клокочет, тот солнечный, тот ландышевый клин врывается вот тьму декабрьской ночи. И по тропинке я к тебе иду, и ты смеешься беззаботным смехом, но хвойный лес и камыши в пруду ответствуют каким-то странным эхом… О, если этим мёртвого бужу, прости меня, я не могу иначе: я о тебе, как о своем тужу, и каждому завидую, кто плачет, кто может плакать в этот страшный час о тех, кто там лежит на дне оврага… Но выкипела, не дойдя до глаз, глаза мои не освежила влага».

После долгой многозначительной паузы Лайков разлил по трем бокалам французское «Бордо», произнес тост:

– За великих поэтов, прозаиков и их вдумчивых благодарных читателей. – Пригубив вина, продолжил. – К этому стихотворению Анны Андреевны из цикла «Венок мертвым» я сочинил несколько музыкальных сопровождений под гитару. Все хороши, но лучшая мелодия к этим стихам «Памяти» ещё не услышана из эха вселенной и мной не написана, хотя и прочувствована, в принципе… И я скажу, как покаюсь, почему… Ведь это стихотворение Ахматовой нельзя назвать ни «коломенским», ни «можайским». В нем нет зримых реалий Коломны, которую посетила Ахматова уже после гибели прозаика, чтобы оживить свои впечатления о Пильняке после его старых запомнившихся ей рассказов о Коломне его юности. Насколько мне известно, в Можайске Ахматова не была ни разу, хотя, бесспорно, знала о можайском детстве своего поклонника-прозаика, если не любовника… Когда-то во время своего скоропалительного романа, больше платонического, чем плотского, влюблённые совершили путешествие на автомобиле Пильняка из Ленинграда в Москву… Одно время, по воспоминаниям современников и старожилов Переделкино, поэт Ахматова жила там на даче прозаика… По утверждению Лидии Чуковской, Пильняк даже делал предложение Ахматовой, но та, словно что-то предчувствуя трагическое в судьбе прозаика, не приняла его предложение… Слишком многих мужей Ахматовой, включая первого, гениального поэта Николая Гумилева, поглотил ненасытный страшный Молох революции и контрреволюции, требующий новых человеческих жертв, не понимающих метафизической природы своей добровольной жертвенности…

– В поддержку тоста Вячеслава, своего рода продолжение «диалога в тостах, алаверды, – сказал, сосредоточенный на своих мыслях, Александр. – За поэтическое начало прозы и таинства человеческой жертвенной жизни. Самое метафизически знаковое в бытийной истории с дачей Пильняка, откуда его увели на Лубянку, романом Пильняка с Ахматовой, и последним романом «Соляной амбар», написанном на этой даче к маю 1937 года, следующее. Пастернак переехал со своей дачи по соседству с другом-прозаиком на другую, напротив «поля жизни: жизнь пожить – не поле перейти». А мистика соседства во времени двух поэтов и прозаика заключена в том, что прозаику посвятили свои прекрасные стихи сосед по даче Борис Пастернак и героиня романа «Соляной амбар», возлюбленная Анна Ахматова…

– Героиня романа Анна Андреевна?.. – хмыкнул Лайков. – Вот уж не подумал об этом во время первого прочтения… Позабыл… Точнее, не обратил на это никакого внимания, к сожалению… Каюсь, но на избиении камнями покаявшегося не настаиваю… Но любопытствую…

И тут слово взял с бокалом красного вина Жагин:

– До задания мне от Александра по совместному поиску ключа Соляного Амбара – от пафосного коммунистического революционера Леонтия Шерстобитова к душевному началу лирического героя романа – я как-то совсем не уделял внимание одному фактологическому, как говорится, медицинскому факту. Ахматова, родившаяся в июне 1889 года, была почти на пять с половиной лет старше Пильняка… Разумеется, я тоже знал о романе прозаика и поэтессы, романе более платоническом, нежели плотском… Но Александр заставил меня перечитать «Соляной амбар», обращая внимание на множество его закладок по текста с его же комментариями… И здесь меня ждала тьма потрясений и открытий… От ключа инцеста матери и сына Шмуцоксов с Эдиповым комплексом, и от ключа коммуны-амбара революционера Леонтия перехожу к ключу любви лирического героя, связанным с соляным амбаром, а также с героиней романа Ахматовой и учительницей французского языка в камынской гимназии мадемуазель Валентиной Александровной Глаголевой. Открытие первое: мадемуазель, разумеется, незамужняя дама, к тому же, как выяснилось потом, девственница влюбляет в себя юного гимназиста Андрея Криворотова, который моложе учительницы на те же отмеченные мной пять с половиной лет. Чем не повод выпить за любовь без ограничений возраста и феномен девственности с её божеством Гименом на примере мадмуазель Глаголевой…

– Совершенно выпала сцена и даже факт случайной или преднамеренной девичьей кражи у мадмуазель Глаголевой?.. Совершенно не отразилось в памяти… – сказал, пригубив вина Вячеслав.

– А в «Соляном амбаре» этому не уделено какого-то акцента – полторы или пара строчек романиста-земляка… Зато чисто психологически для лирического героя, альтер эго, Андрея Криворотова-Вогау всё сделано удивительно достоверно и впечатляюще, по крайней мере, для меня… Но это потом…

– Да-да, Серж, если забудешь, я тебе напомню, – сказал, улыбаясь Вячеслав… А пока про перекличку Ахматовой и Глаголевой и разницу в возрасте у ученика и учительницы в пять с половиной лет…

– Конечно… Только, чтобы быть точнее к тексту, пусть Александр корректирует мои импровизации мысли с поправками или дополнениями… Согласен?