— Поговорила? — спросил он, выходя во двор.
— Я ей не нравлюсь.
— Ей никто не нравится, так что не дуйся, — он ущипнул ее за подбородок. — Ну что, графиня Поэль? Через сколько дней вы покинете меня? Ставлю на пять!
— Эй! Подобного оскорбления я не потерплю! — возмутилась Эмер. — Роренброки побеждают трудности, а не бегут от них. И ты — дурак, если считаешь иначе!
— Это я не потерплю, чтобы женщина разговаривала со мной таким тоном, — засмеялся Годрик. — Здесь вам не королевский дворец. Здесь слишком говорливых жен порют вожжами.
— То-то я смотрю, твоя мать все время ходит поротая, — фыркнула Эмер.
— Ах ты, язва! — Годрик поднял руку, как будто хотел ударить.
— Ты драться?! Хочешь драться? — Эмер запрыгала вокруг, притворяясь, что приноравливается ударить его в скулу.
Годрик сгреб ее в охапку и взъерошил волосы, совсем растрепав рыжие кудри.
— Понимаю, что это ненадолго, — сказал он, — но я рад твоему появлению. Ты голодна, наверное? Пойдем, остались хлеб и вареные яйца, подкрепишься с дороги.
Они поднялись по щелястому крыльцу, держась за руки, и Эмер подумала, что не была счастливее даже в их последний вечер в Дареме.
Глава 28 (окончание)
Вопреки предсказаниям Годрика, Эмер не уехала ни на пятый день, ни на десятый. Более того, она настояла, чтобы золотые, которые она привезла, были потрачены на постройку кузницы, ведь расходы предстояли немалые. Нужно было купить камни и дерево на постройку, и получить разрешение на добычу руды. Продали и жеребца, и дорогую сбрую, и на вырученные деньги купили повозку для угля и тяжеловоза.
Но все это не прибавило доброго к ней отношения Бодеруны. Она терпеть не могла невестку, и бранилась с ней при любом удобном случае. Стоило Эмер не так расставить нехитрую кухонную утварь, принести из колодца воды с песком, порезаться, готовя обед, как Бодеруна разражалась упреками, мольбами к небесам послать ей в помощницы дом умелицу, а не криворукую избалованную леди, и донимала Годрика, вопрошая, когда он удалит из ее дома приблудную женщину.
Отец Годрика — Хуфрин, был гораздо спокойнее, и после того первого разговора не досаждал Эмер советами вернуться к привычной жизни. Он же приструнивал Бодеруну, когда она слишком расходилась. При мужчинах Эмер с трудом сдерживалась, чтобы не нагрубить в ответ вздорной вилланке, а наедине нет-нет, да и отвечала колкостями. Мира между ними не было, и вскоре Годрик предложил Эмер не оставаться дома, пока он занят кузницей, а уходить с ним. Эмер согласилась с радостью. Работа на свежем воздухе была приятнее, чем возня в темной кухне, возле дымного очага. И хотя Годрик всячески уберегал ее от тяжелой работы, она настояла, что может трудиться ничуть не меньше, чем он.
Она равила повозкой с отменным мастерством и сама грузила мешки, покупая уголь у углежогов. Она даже научилась торговаться и неудержимо хвасталась, когда удавалось сберечь пару медяков, а то и серебряную монету.
Не пришло и трех недель, как Годрик выковал первый гвоздь, покропил его святой водой и торжественно вбил в центральный столб, в знак того, что кузня начала работу.
Хотя, работали они и до этого. Даже из соседних деревень приходили вилланы, а случалось, что и рыцари, чтобы подковать коня, выправить погнувшееся колесо, прикупить замок с ключом или десяток гвоздей. Годрик хотел взять помощника, чтобы раздувал мехи, но Эмер воспротивилась так яро, что переубедить ее не было возможности.
Дни напролет проводила в кузне — красная, с блестящим от пота носом, в домотканом сером платье, которое было ей коротко. Теперь она походила на настоящую вилланку, и даже волосы повязывала платком, как они.
Примеряла она руку и к молоту, хотя Годрик этому противился. Но все чаще он показывал и рассказывал Эмер о свойствах металла, учил направлять удар и поворачивать клещи, и она слушала жадно, с интересом, задавая тысячу вопросов, чем смешила его и втайне — радовала.