Эта личность «может иначе», несмотря на то, что убеждена в обратном, и несмотря на то, что это может быть немного неприятно. Ведь действует не ощущение и не склонность, а сам пациент – из-за факторов, влияющих на него, или вопреки им. И именно от него зависит,
Задача консультанта и терапевта в таких случаях состоит в том, чтобы сделать очевидным еще одно заблуждение детерминистического заключения, дополняющее ошибочную убежденность, что человек может передать только то, что получил сам. В этот раз мы говорим об убежденности, не менее ограничивающей и сковывающей: жизнь человека якобы определена тем, что происходит
Люди, которым удалось доказать это на деле, обычно рассказывают, что они выработали практически спортивное отношение к своим прихотям. Или, как выразился один пациент, обыграв знаменитую цитату Фрейда: «Я снова хозяин в собственном доме, а не мои прихоти». Мы уже говорили о том, что уступать страху, безынициативности и зависимости – это следствие образа Я, которое считает себя неспособным выступить в интересах признанной возможности смысла вопреки потенциальным препятствиям в виде внешних и внутренних обстоятельств. Возможно, в рамках обыденной психологизации нашего времени этому Я часто внушали, что не следует делать ничего, что противоречит его чувствам; будто бы наши прихоти, которые, по нашему признанию, мешают нам вести достойную и продуктивную жизнь, являются лучшими советчиками, чем наше благоразумие; будто бы мы не обладаем свободой перетерпеть свои прихоти, если это необходимо, и делать то, что считаем хорошим, наполненным смыслом или правильным. Очевидно, что, если человек в своих решениях и действиях руководствуется ощущениями, которые сам признает неразумными и которые к тому же мешают ему делать то, что он хочет и должен, это не может свидетельствовать о его зрелости, свободе и ответственности.
В ходе наших размышлений выяснилось, что реализация свободы зависит от того, готовы ли мы ей пользоваться и ее осознавать. Говоря конкретнее, реализация в данном контексте означает, что определенная способность оказывается реальной и действующей лишь в той мере, в какой она реализуется. Еще один пример – это языковая способность. Человек задействует ее, когда говорит. Только в этом случае она становится реальностью. До того момента мы только предполагаем, что человек способен разговаривать. Учитывая свободу воли, сделаем одно предположение, чтобы эмпирически проверить описанные нами закономерности: мы можем реализовать какую-то способность только в той мере, в какой, по нашему убеждению, ею обладаем (по крайней мере, потенциально). Если мы обнаружим, что различия в поведении будут зависеть от этого убеждения, у нас появятся веские доказательства того, что эти различия определяются осуществлением этой способности, которое сопровождается неким убеждением человека. Тогда у нас появятся веские доказательства того, что эти способности реализуемы. В нашем конкретном случае: человек обладает свободой принимать решения и действовать, но этой свободы не замечает тот, кто жалуется на внешние обстоятельства и внутренние состояния и думает, что «не может по-другому».
Этот тезис можно проверить. Его рассматривали во многих известных на сегодняшний день исследованиях, которые по большому счету следуют одной схеме: выбирают случайным образом людей из местного населения и делят их на две группы. Одной группе настойчиво объясняют, что в своих действиях они полностью зависят от обстоятельств («не могут иначе»), другой группе не менее убедительно втолковывают, что они обладают свободой в принятии решений и действий и их поведение зависит в первую очередь от их свободно выбранных решений, даже если они не могут непосредственно и сразу повлиять на внутренние и внешние обстоятельства («я могу иначе»).
Затем испытуемых наблюдают в ситуациях, в которых намеренно запрограммировано возникновение конфликта между заданными внутренними психическими параметрами желания и нежелания с одной стороны и свободой принятия решений и восприятием ценностей – с другой.
Обычно от испытуемых скрывают закономерности и цели исследования, чтобы получить чистое, непосредственное влияние веры или ее отсутствия на свободу воли, а также чтобы проверить готовность участника эксперимента использовать свою свободу[44].
Например, испытуемым объясняют, что они принимают участие в ряде исследований, состоящих из множества мелких отдельных экспериментов под руководством различных специалистов, то есть один тест не имеет ничего общего с другим. О первом эксперименте говорят, что в нем исследуются определенные аспекты понимания и запоминания текстов. В нем испытуемые получают текст, который они должны прочитать. В тексте реалистично рассказывается, например, об «ошеломляющих» результатах исследования, полностью подтверждающих, что поведение человека целиком предопределено (для «несвободной группы» испытуемых) или не предопределено, а зависит от способности человека осознанно принимать решения (для «свободной группы»). После того как испытуемые ответили на несколько простых тестовых вопросов, эта часть исследований объявляется завершенной, и участников готовят к следующему эксперименту.
В другой части этих экспериментов испытуемых просят решить ряд математических задач[45]. Руководитель объясняет, что на экране компьютера друг за другом будут показаны 20 математических заданий, которые нужно терпеливо решить в уме (1+8+18+12+19-7+17-2+8–4=?), а ответы записать на листке бумаги. Затем, извиняясь, он добавляет, что из-за ошибки в программировании правильный ответ появится на экране автоматически сразу после задания, но участники могут и должны этому помешать, нажав на клавишу «пробел» на клавиатуре после того, как задание отобразится на экране. Далее руководитель говорит участникам, что он не может проверить, нажали ли они на «пробел», но настоятельно просит их не обманывать и решить задачу самостоятельно (а не нажимать на «пробел», чтобы узнать ответ), – только так его эксперимент даст нужные результаты, в противном случае они не будут иметь значения, а долгая и затратная подготовка окажется напрасной. Затем руководитель выходит из комнаты, оставляя испытуемого одного, чтобы не мешать ему решать задание; таким образом, испытуемые думают, что за ними никто не наблюдает. У них есть возможность просто подождать, пока решение не появится само, и завершить скучное занятие быстрее. При этом они должны понимать, что не только действуют нечестно, но и вредят экспериментатору, так как результаты теста при таких обстоятельствах не покажут их реальных математических навыков.
В этом эксперименте был заложен небольшой конфликт между поведением, которое определяется желанием или нежеланием, с одной стороны и поведением, ориентированным на смысл и ценности, с другой стороны. Это была ситуация искушения или испытания, которому человек со слабым Я обычно поддается, обосновывая это тем, что «не мог иначе». Легкая и комфортная альтернатива – сжульничать; более честная и зрелая альтернатива, требующая применения воли, – нажать на пробел и самостоятельно решить скучные задачи.
Ключевой вопрос: имело ли в данной ситуации значение, в чем были убеждены испытуемые до эксперимента, – в том, что они обладают свободой принятия решений и свободой действий, или же в том, что все предопределено? Играла ли роль убежденность испытуемого, что он действительно может пользоваться своей свободой? Ответ будет кратким: в большинстве случаев да. Испытуемые, которым во время первого эксперимента внушали, что они несвободны, нажимали на пробел реже (48 %), чем те, кого убеждали, что они свободны (70 %)[46].
Этот эксперимент проводили в разных вариантах и тестовых ситуациях, но результат всегда был одинаков: люди, которых «лишали» веры в свободу принятия решений, были меньше готовы вести себя разумно, осмысленно, уважительно, дружелюбно и с ориентацией на смысл, чем те, кто верил в свою свободу. К примеру, первые относились с большей агрессией к незнакомым людям, о которых им заранее сказали (в контролируемой ситуации в лаборатории), что они отказались сотрудничать с ними в эксперименте («Как ты мне, так и я тебе»); они были менее обходительны («Этим могут заняться другие, а я занят своим, и мне нечем поделиться»); во время групповой работы они чаще подстраивались под других, вопреки своей совести («Мне важнее, что говорят другие, мне важно их признание, потому что тогда я чувствую себя лучше. Поэтому я соглашаюсь с их мнением, хотя я его не разделяю»); они были больше склонны к конформизму и к тому, чтобы следовать за другими, чем те испытуемые, которых уверяли, что они обладают свободой воли и ответственностью. Они с меньшей готовностью шли навстречу руководителю эксперимента, когда он просил их поработать немного больше, чем это необходимо («Как меня вообще могут касаться дела других, если главное – это я?»); они также меньше стремились помочь, когда у руководителя «случайно» падала на пол ручка. 77 % испытуемых, которые осознают свою свободу воли, помогают руководителю; менее 21 % тех, кто считает себя несвободным в выборе, готов помочь поднять ручку с пола («Почему меня должны волновать проблемы других?»)[47].
Это всего лишь маленькая часть данных, собранных во время подобных экспериментов. Кроме того, итоговый анализ подтвердил, что полученные результаты нельзя объяснить другими факторами, например разницей в настроении двух групп; также исключается эффект ожидания, потому что использовали данные тех испытуемых, которые не подозревали о связи между двумя экспериментами. Сегодня из других исследований нам известно, что существенные различия в поведении двух групп наблюдаются и тогда, когда испытуемых специально не убеждают в существовании свободы воли или предопределенности, а подбирают людей в зависимости от их собственной убежденности в этом вопросе и помещают в соответствующую тестовую ситуацию.
Если бы наряду с клинической и терапевтической очевидностью нам нужны были дополнительные эмпирические доказательства для тезиса, выдвинутого в начале этой книги, о том, что наше представление о самих себе сильно влияет на наше поведение, то можно было бы утверждать: доказательства говорят в пользу этого тезиса, а также в пользу того, что наши представления о себе имеют совершенно конкретные последствия для повседневной жизни. То, на что мы себя считаем неспособными, мы даже не станем пробовать сделать. Цена того, что мы недооцениваем человека или не используем возможности поддержать его (как и ответственность за то, какое представление о себе мы транслируем ему), достаточно высока и имеет последствия для его поведения, а также для его окружения, которому приходится страдать из-за этой недооценки им своих возможностей и следующего из этого эгоизма.
Кроме того, исследования снова подтверждают: самые высокие ценности и лучшие намерения уходят в никуда, когда мы не знаем, что их не так-то сложно осуществить, если есть вера в себя. Положительный вывод этого исследования таков: если нам удастся освободить человека, обескураженного собственной слабостью, от сомнений в том, что он способен принимать решения, и от сомнений в силе его Я, тогда мы дадим ему реальную возможность совершать самостоятельные и ответственные поступки. Если необходимо, он сможет совершать их также и при наличии неприятных чувств или вопреки им. Эти сопровождающие чувства могут мешать ему вести разумную, самостоятельную жизнь, но это не обязательно должно быть так. Свобода и ответственность Я внутри собственной психики – это не мечта, не иллюзия; но они раскрываются не сами по себе, а зависят от нашего активного содействия, так же как и от реалистичной оценки своих способностей. Таковы основные выводы об индивидууме и его представлении о себе.
Но имеются также и дальнейшие последствия выявленных обстоятельств, они касаются не столько нашего представления о себе, сколько представления о человеке вообще. Так, испытуемых другого исследования в рамках описанной парадигмы свободы воли просили вспомнить события из их жизни, когда другие люди вели себя по отношению к ним дружелюбно и поддерживали их; затем нужно было отметить на шкале, сколько благодарности они чувствовали к ним. Результат удивляет лишь на первый взгляд: участники из «несвободной группы» были благодарны своим благодетелям гораздо меньше, чем «свободной»[48]. Соответственно, люди, которые считают себя несамостоятельными, недооценивают не только себя, но и способность других делать что-то для людей, забывая о себе. Они усматривают за предполагаемым благим поступком эгоистические и собственнические мотивы. За такой эгоистический и, следовательно, неискренний благой поступок из тех же побуждений человек менее благодарен. Впоследствии люди, которые потеряли веру в то, что они могут поступать по-другому (то есть потеряли веру в осуществимость своей свободы), не только уже не могут действительно положиться на себя, они не доверяют и другим.
Установленные связи не противоречат наблюдениям психотерапевтов: оказывается, некоторые пациенты вообще не в состоянии видеть в том хорошем, что они получают, хорошее. Им гораздо проще распространять то негативное, что с ними происходило, на других – как доказательство того, что жизнь несправедлива к ним, а их неприветливость, разочарование, озлобленность, отчаяние и обида на мир оправданы. В этом они видят основание для того, чтобы выразить миру свой отказ и не видеть того, что другие ожидают от них. Хорошее для них – это либо ничто, либо само собой разумеющееся (см. выше), а не то, чему стоит радоваться, поскольку они его обесценивают. Либо они находятся в плену у идеи, что сейчас могут претендовать на большее или на что-то еще, поэтому они не в состоянии увидеть, сколь много поводов для радости и благодарности у них уже есть. К сожалению, таким людям труднее оценивать хорошее и дружелюбное отношение к ним других людей, поскольку они склонны приписывать им недобровольные и неблагонамеренные поступки.
Они вообще сомневаются в искренности другого (в сущности, как и в своей): в том хорошем, что дает им другой человек, они видят не что-то хорошее, а только довольно непростой способ самоутверждения.
Это еще один вопрос, который мы должны рассмотреть подробнее; говоря точнее, это один из ключевых вопросов нашего анализа: существует ли на самом деле неподдельная добродетель, или мы все время думаем, что человек лучше (и может быть лучше), чем он есть на самом деле?
ebooksa