Отвергнутый наследник

– Эй, сестренка, ну ладно, раз ты не хочешь, чтобы я летел, то так и быть, останусь дома. – Я стягиваю свитер с вешалки. – Не дождешься.

– Я серьезно, – самодовольным тоном заявляет она, и это выводит меня из себя. – Вчера ты вел себя как козел, и не только по отношению ко мне, но и к Вэл, Брэну и – поверить не могу, что говорю это, – Фелисити. Ты не заслуживаешь лететь с нами в Новый Орлеан, смотреть матч Рида, а потом наслаждаться вкуснейшими бенье и ужином на Бурбон-стрит. Это как пригласить енота, который только что раскидал весь твой мусор по лужайке, к себе домой и разрешить ему сделать то же самое на кухне.

– К счастью, не тебе решать, лечу я с вами или нет, – язвительно отвечаю я. Она только что сравнила меня с каким-то гребаным енотом?

– Ты в этом уверен? – Ухмыляясь, Элла вытаскивает из кармана телефон и что-то печатает.

Секунд через десять на тумбочке у кровати начинает жужжать мой телефон. С подозрением глядя на Эллу, я пячусь назад к кровати и хватаю телефон. Читаю входящее сообщение. От Рида.

«Сегодня оставайся дома. Не хочу, чтобы ты прилетал».

Обжигающая ярость электрическим током пробегает по всему телу. Они, черт возьми, издеваются надо мной?

– Значит, так, да? – злобно бормочу я.

И вы только посмотрите: она еще разозлилась на меня, когда я сказал, что мой брат у нее под каблуком! Элла только что доказала мою правоту!

– До тех пор пока ты не возьмешься за ум – да.

Она разворачивается и быстро выходит из комнаты, золотистый торнадо самодовольства.

Элла и Рид не шутили. Мне по-настоящему запретили лететь в Луизиану с папой и сводной сестрой-предательницей, и я вынужден смотреть, как они, даже не оглянувшись, выходят из дома. Как дети малые, если вы меня спросите.

Да и ладно. Значит, я просто проведу день дома и поваляюсь у бассейна. Уж полдня в одиночестве я переживу. Ничего не делать – это здорово, вру я сам себе.

Я растягиваюсь на шезлонге, рядом на маленьком столике стоят бутылка воды и бутылка пива. Я пью из обеих по очереди, чтобы не обезвоживать организм и одновременно чувствовать легкое опьянение. К счастью, дома нет никого, кто мог бы отчитать меня за распитие спиртного средь бела дня.

В перерывах между дремой я думаю о Хартли. Она не отвечает на мои телефонные звонки. У нее сегодня выходной, это точно, а значит, она просто игнорирует меня.

В чем ее проблема? Я никак не могу понять, почему она ничего мне не рассказывает. Я ведь рассказал про маму, верно? А ей сложно довериться мне и что-нибудь поведать в ответ? И та цепочка… Это же был подарок! Кто вообще возвращает подарки? Почему с ней всегда так сложно? Лучше бы Хартли осталась в той школе-пансионе. Тогда ее здесь не было бы, и она не смогла бы сводить меня с ума.

И почему она вернулась? Разве кто-то не захотел бы остаться в пансионе? Только подумайте обо всей этой свободе! В смысле… конечно, я бы скучал по своей семье, но был бы совершенно не против, если бы меня отправили подальше от дома.

Что-то беспокоило Хартли. Беспокоило настолько сильно, что она вернулась в Бэйвью вопреки воле родителей. А что бы я чувствовал, если бы не мог видеться со своими братьями?

Было бы отстойно. Я едва могу вынести день в одиночестве, и мне непременно нужно в чем-то утопить свое горе.

Тут я осекаюсь. Откуда, черт побери, столько жалкого пафоса? Я спокойно могу провести день один. Или даже неделю. Или год, если будет необходимо. Хартли – большой ребенок, если не смогла выдержать учебу в пансионе. Убежать обратно домой, где она никому не нужна, – зачем это? Начала бы новую жизнь сама по себе.