И хотя для людей аналогичные эксперименты не проводились – тем более с изображениями голых тел, – наверняка и у нас в памяти отпечатывается образ целиком, поскольку своих друзей и родных мы узнаем в толпе даже со спины.
Вековая мудрость
Мы воспринимаем и интерпретируем эмоции в ходе коммуникации, благодаря эмпатии, соотнесению и в первую очередь пониманию языка телодвижений. Поскольку с помощью одного только наблюдения исследовать восприятие эмоций почти невозможно, ученые черпают свои сведения в основном из экспериментов – как правило, с предъявлением изображений на сенсорном экране. Людей таким образом тестируют постоянно, но и к другим видам такой метод тоже применяется.
Наши шимпанзе такие исследования обожали – может, их завораживал мгновенный отклик сенсорного экрана, точно так же, как завораживает человеческих детей смартфон. Вообще, самый быстрый способ заманить шимпанзе в наше лабораторное здание в центре Йеркса (они должны прийти туда добровольно) – прокатить мимо них тележку с компьютером. Тогда они с уханьем несутся к дверям лаборатории, где проводятся все эксперименты, и выстраиваются в очередь у входа. Им не терпится поиграть в разные интересные игры, которые у нас зовутся когнитивными заданиями. Даже вознаграждения можно никакого не выдавать: для шимпанзе тыкать в картинки на экране и решать головоломки – это само по себе невероятное удовольствие. Не обходится и без соперничества: они догадываются по тону звуковых сигналов о своих успехах (правильный ответ отмечается триумфальным звуком) и могут расстроиться, если у соседа дела идут лучше. Прекраснейший стимул не терять интерес!
Я люблю, когда от эксперимента получают удовольствие и ученые, и животные-участники. Секрет в том, чтобы придумывать интересные задания. Например, очень долго в экспериментах на распознавание лиц приматам предъявляли изображения лиц человеческих – и когда результаты оказывались так себе, делался вывод, что никакие другие животные, кроме человека, лиц не распознают. Некоторые ученые даже брались утверждать, что в мозге человека имеется особый модуль распознавания лиц, развившийся исключительно у нашего рода. А потом шимпанзе протестировали на изображениях лиц их же собратьев. Вот тогда испытуемые и сосредоточенность показали более высокую, и результаты не хуже, чем у людей.
У них обнаружились даже признаки целостного восприятия. Мы, люди, распознаем лица не по величине носа и не по расстоянию между глазами – мы охватываем взглядом общую конфигурацию, воспринимая лицо как единое целое. То же самое, как оказалось, происходит и у остальных приматов (если тестировать их с помощью портретов представителей их собственного вида). Даже собаки – одомашненные животные, которых намеренно приучали настраиваться на человека, – гораздо лучше распознают собачьи эмоции, чем человеческие. Вроде бы закономерно, но сколько некорректных экспериментов мы успели до этого провести, считая самыми легкоразличимыми свои собственные, человеческие лица. Судя по всему, ни обезьяны, ни собаки не настолько нами увлечены, как нам хотелось бы.
А как обстоит дело с выражением эмоций? Здесь все сложнее, поскольку мы не можем спросить у животных, что означает их мимика. Им не выдашь список обозначений – «радость», «грусть» и так далее, – как делал Экман. Однако тогдашней моей студентке Лизе Парр удалось найти нетривиальный выход, воспользовавшись данными физиологии. Физиология позволяет нам судить о реакции организма, а это важно, поскольку эмоции связаны с телом не меньше, чем с сознанием. Слово «эмоция» происходит от французского глагола emouvoir – «волновать», «затрагивать», «колебать», а тот в свою очередь – от латинского
Однако и организм в свою очередь воздействует на эмоции. На них сильно влияют гормоны (в частности, выделяющиеся в разные фазы менструального цикла), сексуальное возбуждение, бессонница, голод, усталость, болезни и прочие физические состояния. Мы ассоциируем эмоции с теми или иными частями организма метафорически, однако они и в самом деле во многом определяют наши чувства. Например, энтеральная нервная система – сеть из миллионов нейронов, вплетенная в стенки желудочно-кишечного тракта, – может вызвать у нас беспокойное покалывание в желудке, которое сигнализирует мозгу о том, что мы переживаем. Эту автономную систему называют нашим «вторым мозгом».
Глубокая укорененность эмоций в физиологии объясняет, почему западная наука так долго ими пренебрегала. Западная культура всю свою любовь отдает сознанию, а тело не жалует. Сознание благородно и возвышенно, тело тянет нас в грязь. Дух бодр, плоть немощна, и именно на эмоции принято списывать нелогичные и абсурдные решения. «Не поддавайся эмоциям!» – предостерегаем мы. До недавнего времени эмоции в основном обходили вниманием как нечто находящееся ниже человеческого достоинства.
Зачастую эмоции гораздо лучше разума подсказывают, что для нас правильнее, хотя далеко не каждый готов к ним прислушиваться. Решая, делать ли предложение своей двоюродной сестре Эмме Веджвуд, Чарльз Дарвин набросал длинный список доводов «за» («та, кого можно любить и с кем можно играть – лучше собаки, во всяком случае») и «против» («придется навещать родственников и уступать в каждой мелочи»)[52]. Он пытался принять абсолютно продуманное и взвешенное решение, но я сильно сомневаюсь, что этот список помог ему определиться. Начать с того, что в доводах «за» были упущены те два пункта, с которых многие из нас начали бы – любовь и физическая привлекательность. Решение жениться Дарвин утвердил непререкаемым QED (
Эмоции помогают нам ориентироваться в сложном мире, не до конца подвластном нашему пониманию. Это способ нашего организма заставить нас выбрать самый благоприятный для себя путь. Кроме того, выполнять требуемые для этого действия тоже способен только организм. Разум сам по себе ничто, для взаимодействия с окружающим миром ему необходимо тело. Эмоции служат точкой соприкосновения всех трех граней – разума, тела и окружающей среды. У них есть и другое название – «аффекты», но поскольку определения у этого термина противоречивые, я им пользоваться не буду. Для эмоций же у меня имеется следующее определение:
Рассмотрим эмоцию страха. Мартышка ужасно пугается, увидев змею. Когда мы делаем шаг с тротуара и перед самым нашим носом на полной скорости проносится автобус, нас тоже мгновенно охватывает страх. Он парализует тело и одновременно вызывает дрожь, заставляет сердце забиться чаще, дыхание – участиться, мышцы – напрячься, волосы – встопорщиться, а кроме того, провоцирует выброс адреналина в кровь. Все это обеспечивает приток кислорода к мозгу и мышцам, позволяя лучше справиться с воспринимаемой опасностью. Обезьяне нужно понять, опасна змея или безобидна, и как лучше поступить – забраться на дерево, попятиться, убежать или начать отбиваться. После инцидента с автобусом мы будем внимательнее при переходе – смотреть на дорогу и прикидывать, достаточно здесь безопасно или лучше дойти до «зебры». Огромное преимущество эмоций перед инстинктами заключается в том, что они не диктуют конкретное поведение. Инстинкты заданы жестко, подобно рефлексам, а большинство животных функционирует совсем не так. Эмоции способствуют концентрации сознания, они подготавливают тело к действию, оставляя при этом простор для оценки ситуации и обращения к опыту. Это гибкая система реагирования, оставляющая далеко позади любые инстинкты. Благодаря миллионам лет эволюции эмоции «знают» об окружающей среде много такого, чего не знает наш разум. Именно поэтому их называют отражением вековой мудрости.
Так вот, возвращаясь к Лизе Парр: она придумала измерять шимпанзе температуру во время выполнения заданий. Научила их отставлять палец, чтобы можно было надеть на него датчик, отслеживающий температуру кожи. У нашего вида негативное возбуждение – когда мы видим что-то пугающее или огорчающее – вызывает снижение температуры тела. При реакции «бей или беги» у нас в буквальном смысле холодеют руки и ноги, поскольку кровь отливает от конечностей. В одном из выпусков телешоу «Разрушители легенд» испытуемые с прикрепленными к ступням тепловыми датчиками выдерживали нашествие ползающих по телу тарантулов или головокружительный полет на аэроплане с исполнением фигур высшего пилотажа. Падение температуры впечатляло. От страха у нас леденеют ступни – точно такая же реакция наблюдается у крыс, у которых от испуга холодеют лапы и хвост[55].
Лиза решила проверить, холодеют ли в аналогичных случаях конечности у шимпанзе. Сперва она показывала им один из двух коротких видеороликов – либо приятный, в котором навстречу идут служители зоопарка с полными ведрами фруктов, либо неприятный, где к зрителю подбирается ветеринар с ружьем, заряженным транквилизатором. Посмотрев видео, шимпанзе должны были выбрать на экране одно из двух обезьяньих лиц – либо с радостной усмешкой, либо с нервным оскалом. Задача заключалась в том, чтобы посмотреть, какое выражение у них спонтанно ассоциируется с каждым из видеороликов. Заранее их к изображениям этих лиц не приучали. В первый же заход испытуемые указывали на веселое лицо после просмотра приятного ролика и на встревоженное – после просмотра неприятного. Соответственно после просмотра неприятного видео температура кожи у них снижалась точно так же, как у человека и крыс в пугающей ситуации[56].
Почему так происходит, было бы сложно объяснить, не обращаясь к субъективным переживаниям. Здесь мы имеем дело уже не только с эмоциями, которые могут включаться автоматически, но и с чувствами. Чувства возникают, когда эмоции проникают в сознание, то есть когда мы их осознаем. Мы понимаем, что сердимся или что влюблены, поскольку именно так мы себя ощущаем. Принято говорить, что чувствуем мы «нутром», однако на самом деле мы можем обнаружить перемены во всем своем организме. Чем еще, как не чувствами, руководствовались обезьяны, участвовавшие в эксперименте Лизы, когда выбирали то или иное изображение лица? Скорее всего, видео вызывало у них либо приятные, либо неприятные чувства, совпадающие с одним из выражений. Датчики температуры тела подтвердили, что решение принималось эмоциями, а не разумом. Эксперимент, проведенный Лизой, демонстрирует нам интригующую вероятность того, что человекообразные обезьяны осознают свои чувства примерно как и мы.
Однако в основном чувства, которые испытывают животные, остаются для нас загадкой, и мы можем лишь тестировать реакции. Эксперименты научили нас, что все обезьяны, а не только человекообразные в своих собственных мимических выражениях разбираются превосходно. Сходство и различия они улавливают с той же невероятной быстротой и точностью, с которой мы мгновенно отличаем улыбающееся лицо от сердитого. Когда мы показывали капуцинам набор из разных изображений на экране – цветы, животные, машины, фрукты, человеческие лица, обезьяньи лица, – быстрее всего испытуемые опознавали эмоциональные выражения своих собратьев по биологическому виду[57]. Эти картинки воспринимались иначе, поскольку мимика не только несет некий смысл, но и приглашает к взаимодействию. Поначалу обезьяны даже откликались на увиденные изображения соответствующим образом: до угрожающего лица отказывались дотрагиваться, на дружелюбно приподнятые брови чмокали губами. Эмоциональные выражения пробуждают эмоции – или эмпатию. Собственно, при отсутствии мимики, на которую можно откликнуться, эмпатию проявлять трудно.
В 1990-е гг. шведский психолог Ульф Димберг исследовал эмпатические связи у нашего собственного вида, прикрепляя к лицам испытуемых электроды, позволяющие отслеживать даже самые незначительные сокращения мышц. Он обнаружил, что люди автоматически имитируют выражение лица, предъявляемое им на экране. Самое примечательное, что при этом им даже необязательно осознавать увиденное. Даже если демонстрировать изображения лиц на подпороговом уровне восприятия (на долю секунды) в череде пейзажей, люди все равно будут их воспринимать и бессознательно копировать. Испытуемые думают, что просто любуются красотами природы, не подозревая о мелькающих между пейзажами лицах, но от просмотра у них остается либо приятное, либо неприятное ощущение, в зависимости от того, улыбающиеся лица им предъявлялись или сердитые. Улыбки вызывают у нас радость, хмурые лица – грусть или недовольство. Наши мимические мышцы непроизвольно копируют эти выражения, что в свою очередь влияет на наши чувства[58].
Это значит, что и в реальной жизни мы невольно поддаемся эмоциональному воздействию со стороны окружающих. Наше с ними эмпатическое взаимодействие напоминает незримое рукопожатие, от которого у нас остается только впечатление – чего-то положительного, вдохновляющего или, наоборот, гнетущего, вытягивающего энергию. Мы понимаем это не сразу, поскольку все это происходит за пределами нашего сознания. Хотя исследование Димберга стало существенным вкладом в понимание механики человеческих взаимоотношений, его, увы, приняли в штыки и подняли на смех. Его революционная работа какое-то время оставалась неопубликованной, поскольку ведущая роль в ней отводилась телу, тогда как на Западе ее принято отдавать сознанию. Нам нравится считать себя в первую очередь существами рациональными – как Дарвину, когда он составлял свой список нелепых «за» и «против» женитьбы. Мы можем закамуфлировать эмоциональные решения, подводя под них рациональную базу: скажем, спортивный автомобиль нужен нам, чтобы успевать проскочить до пробок, а шоколад требуется ради антиоксидантов. Ровно по тем же причинам наука старается возвысить эмпатию до когнитивного процесса. Оставлять ее в плоскости эмоций и физиологии было просто недопустимо, поэтому утверждалось, будто проявляя эмпатию, человек намеренно ставит себя на место другого. Понять постороннего мы, по этой теории, можем либо с помощью «воображения, которое переносит нас в чужое мысленное пространство»[59], либо сознательно воспроизводя чужую ситуацию. Тело в эти теории не вписывалось.
Однако в последние годы науке пришлось поменять установки. Теперь тело – стержень любых рассуждений об эмпатии. Новейшие исследования с применением метода нейроимиджинга (визуализации процессов работы мозга) подтверждают выдвинутую Димбергом гипотезу об эмпатии как непроизвольном физиологическом процессе. И по данным этих исследований, эмпатия нарушается, когда мимическому подстраиванию что-то препятствует – например, если испытуемый сжимает в зубах карандаш, чтобы мышцы щек не участвовали в мимике. Наше лицо гораздо более подвижно, чем мы думаем, – эта подвижность и позволяет нам настраиваться на окружающих за счет подражания их мимике. С этим начинаются сложности у получивших инъекции ботокса: расслабленные мышцы не позволяют копировать («отзеркаливать») выражение лиц окружающих, лишая своих обладателей возможности уловить их чувства. Красоту ботокс, может быть, и дарит, но при этом затрудняет эмпатию – не только для самих «омолодившихся», но и для тех, кто с ними общается. После инъекций ботокса лицо выглядит застывшим, у него пропадают постоянные микродвижения – неотъемлемая составляющая нашего повседневного взаимодействия. Отсутствие привычного отклика вызывает у собеседника впечатление, что от него закрываются и даже отталкивают[60].