Кроме того, моголы участвовали в бенгальской морской торговле. В конце предыдущего века в Бенгалии начали активно действовать португальцы — в Читтагонге, Сатгаоне и затем в Хугли, в устье Ганга вверх по течению от будущей Калькутты. Однако разгул португальского пиратства вынудил Шах-Джахана прогнать их из Хугли и пригласить торговать там голландцев и англичан. Бенгалия кормилась за счет набирающей обороты торговли Сурата с Юго-Западной Азией, но бенгальские купцы предпочитали оставлять ее на откуп посредникам из Масулипатнама и Сурата, а сами в основном ориентировались на восточные рынки от Мьянмы до Манилы, куда возили ткани, шелк, сахар и опиум.[1353] Олово, драгоценные камни, золото и слоны прибывали из Южной и Юго-Восточной Азии, тогда как Шри-Ланка, Южная Индия и Мальдивы поставляли корицу, плоды ареки, каури, перец, кокосовое масло и койр.
Несмотря на участие в международных торговых сетях, моголы почти не заботились о защите своей торговли и не имели флота. Максимальным их шагом в этом направлении можно считать ситуативный альянс с джанджирскими сидди.[1354] Потомки восточноафриканских рабов, поселившихся на острове Джанджира примерно в сорока милях к югу от Бомбея, сидди составляли основные неевропейские военно-морские силы Западной Индии. Они сражались на переднем крае могольских войн с индуистской Маратхской империей, что приводило к их частым конфликтам с англичанами. Морской торговли маратхи практически не вели, но царь Шиваджи собрал флот и сформулировал последовательную стратегию военно-морских действий против сидди, однако воплотить ее в жизнь не смог из-за нехватки опытных моряков.[1355] Не увенчались успехом и попытки привлечь на свою сторону англичан, которые десятилетиями изо всех сил старались сохранить нейтралитет в борьбе сидди и маратхов за Бомбей.
Богатство и коммерческая мощь Сурата — там базировалось около тридцати тысяч торговцев — не спасали его от кастовой, профессиональной, этнической, религиозной и лингвистической розни.[1356] Тем не менее там бурлила деловая жизнь, имелись налаженные связи с внутренними районами Индии и насыщенная сфера услуг — от моряков и носильщиков до коммерческих посредников и ростовщиков. Если где и можно было подняться из грязи в князи, то именно там. Самым богатым суратским торговцем конца XVII — начала XVIII века был мулла Абдул Гафур.[1357] Шиитский купец (
Возвыситься над другими торговцами Гафуру удалось лишь раз, когда он повел их требовать от могольских властей, чтобы те выбили у Английской Ост-Индской компании и ОИК компенсацию за бесчинство европейских пиратов. Большинство разбойников были англичанами, которых прогнали с Карибов. Многие нашли прибежище на острове Мадагаскар, откуда можно было нападать на суда по всему Индийскому океану, особенно на сулящих богатую добычу рейсах Аравийского моря. Первое же посягательство на суратские суда в Красном море в 1686 году привело к стычкам между моголами и англичанами, которые длились, пока обе стороны не пришли к соглашению. В 1690-х, когда пиратство набрало обороты, одним из самых лихих морских разбойников слыл Генри Эвери (имя, скорее всего, вымышленное).[1358] В феврале 1695 года он оставил на Коморах — штатный порт захода для английских судов — прокламацию, в которой объявил, что будет брать на абордаж любое судно, идущее не под английским флагом. Это вызвало негодование чиновников Ост-Индской компании, которые всеми силами убеждали других торговцев, что не все англичане — пираты, и не все пираты — англичане.[1359] Репутация объяснимая: вместе с двумя кораблями Эвери, подстерегающими паломнические суда на обратном пути с Красного моря, в засаде дожидались пять кораблей из английских колоний в Северной Америке. Эвери захватил судно, принадлежащее Гафуру, с грузом серебра, оцениваемым в 50 000–60 000 фунтов, а также самое крупное из могольских судов, груз которого потянул на полмиллиона риалов. Впоследствии многие члены команды вернулись в Америку и Англию, но Эвери властям так и не удалось схватить.
Единственным государством в западной части Индийского океана, сумевшим оказать устойчивое сопротивление европейской державе в открытом море в XVII–XVIII веках, был Оман. Почти на всем протяжении XVI века его городами Маскатом, Сухаром и Ормузом безраздельно владели португальцы. Организованная борьба началась в конце века, когда оманцы отвоевали Сухар, но сдать позиции португальцев заставили только в начале 1620-х — выдворив из Омана и совместными сефевидско-английскими силами захватив Ормуз. Всерьез отвоевывать побережье оманцы начали после возвышения имамата Ярубидов в 1625 году.[1360] Подточенная необходимостью тратить все силы на конкуренцию с англичанами и португальцами в Индии, власть португальцев в Персидском заливе неуклонно слабела, и четверть века спустя султан ибн Саиф I прогнал их из Маската.
С 1652 по 1665 год оманцы сражались с португальцами в Индии и Восточной Африке, взяв в ходе этой борьбы порт Момбаса. Оманский флот состоял из захваченных португальских кораблей, а также закупленных у англичан и голландцев, которые с готовностью сотрудничали с любым, кто шел против их европейских конкурентов. С первых лет формирования Португальской Индии большинство матросов на европейских судах в Индийском океане были не европейцами, поэтому набрать команду на свои корабли оманцам труда не составило, хотя европейцев они нанимали тоже. В 1660-х португальцы вернули себе господство, но оманцы оставались их активными противниками до XVII века и дальше. По мере того как ширилась власть Омана — с 1698 по 1890 год ему принадлежал, в частности, восточноафриканский остров Занзибар, — имаму становилось все труднее контролировать своих подданных, и в XVIII веке оманцы испортили себе репутацию пиратскими нападениями на европейцев, персов, индийцев и арабов.
Европейцы в Южной Америке и на Карибах
Параллельно с попытками сорвать планы Португалии на монополизацию торговых путей в Азии голландцы просачивались в испанскую и португальскую Америку, особенно на неосвоенные острова Карибов и Дикий берег Южной Америки между дельтами Ориноко и Амазонки — Гайану, Суринам и Французскую Гвиану. Вопреки наложенному Филиппом III в 1598 году эмбарго более сотни голландских судов ежегодно заходили в соленые лагуны Венесуэлы — удобный плацдарм для дальнейших вылазок на Карибы, в Гвиану и Бразилию. Испанские власти безжалостно казнили самовольных негоциантов, уничтожали посевы и насильно перемещали поселения подальше от берега, уничтожая стимул и потенциальные источники снабжения для нарушителей монополии. Однако этими меры пресечения не остановили голландцев. Скоро они стали основными поставщиками сахара из Бразилии (где их суда часто ходили под португальскими флагом), а также соли и табака из Венесуэлы. Вслед за ОИК, объединившей самостоятельных голландских коммерсантов, занятых в азиатской торговле, в 1621 году была образована Голландская Вест-Индская компания, или ВИК, а три года спустя ее флот захватил бразильскую Баию. Испанские войска отвоевали город, но в 1626 году адмирал Пит Хайн потопил двадцать шесть вражеских кораблей, «и вследствие сей победы [ВИК], ослабленная столь многими предшествующими катастрофами и причиненным ущербом, начала оживать и подниматься на ноги».[1361] Хайн вернулся на Северные Карибы и в начале сентября 1628 года с флотилией из тридцати одного корабля загнал испанский флот под командованием дона Хуана де Бенавидеса в бухту Матансас, в пятидесяти милях к востоку от Гаваны. Добыча голландцев составила двадцать два судна с сорока шестью тоннами серебра, золота и товаров более чем на одиннадцать миллионов гульденов, что принесло ВИК около семи миллионов гульденов чистой прибыли. Бенавидес был брошен в Испании за решетку и казнен по решению трибунала за «небрежение, приведшее к потере флота Новой Испании».[1362] Вряд ли его утешило бы, что Хайн отправился на тот свет раньше него, погибнув в сражении с фламандцами.[1363]
Хотя голландцы занимали побережье Бразилии лишь с 1630 по 1654 год, их владычество имело существенные последствия. Сахар, которым снабжала Европу Мадейра, приносил португальцам больше дохода, чем азиатские товары, однако теперь прибыли начали уходить к голландцам, везущим сахар из Бразилии.[1364] Не сумев в достаточном количестве привлечь голландцев и немцев для работы на плантациях, ВИК начала ввозить рабов — 24 000 человек к 1654 году и еще 100 000 за последующие семьдесят пять лет — не только для себя, но и для новых колоний, создаваемых на Карибах с 1620-х годов: английских на Сент-Кристофере (Сент-Китсе), Невисе, Антигуа, Монтсеррате и прежде необитаемом Барбадосе — и французских, также на Сент-Кристофере, а еще на Мартинике, Гваделупе и Сен-Бартельми. Первые поселенцы выращивали для себя и на продажу разнообразные сельскохозяйственные культуры, но вскоре остались лишь монокультурные сахарные плантации, где использовался рабский труд. Вытесненные из Бразилии голландцы заселили шесть островов Малого Антильского архипелага, в том числе Кюрасао[1365] близ побережья Венесуэлы, который станет впоследствии одним из самых оживленных — и самых коррумпированных — центров торговли на Карибах.
Пока голландцев выдворяли из Бразилии, Оливер Кромвель в Англии вынашивал дерзкие планы по изгнанию испанцев с Карибов. В начале 1655 года испанцы отразили два нападения на Санто-Доминго, но генерал Роберт Венаблз и адмирал Уильям Пенн, не желая возвращаться несолоно хлебавши, двинулись на Сантьяго-де-ла-Вега в Кингстонской гавани (Ямайка). Уступив численному превосходству противника, испанцы сдали малозначимую для них Ямайку Англии. Переименованный в Порт-Ройал Кагуэй стал самым быстро растущим английским поселением в Америке, соперничая размерами с Бостоном (около шести тысяч человек) и превосходя его разнообразием представленных европейских, африканских и индейских народностей.[1366] Крупный центр перераспределения товара (в том числе и живого), Порт-Ройал почти два десятилетия оставался очагом английского пиратства на Карибах, во многом с попустительства колониальных властей, алчных до своей доли добычи и не задумывающихся о последствиях для англо-испанских отношений.
Седьмого июня 1692 года две трети города были разрушены сильнейшим землетрясением, унесшим пять тысяч жизней. Однако европейские правительства, все активнее пользовавшиеся плодами законной торговли, при поддержке растущего класса карибских плантаторов начали бороться с пиратством задолго до гибели Порт-Ройала. Мадридский договор 1670 года между Англией и Испанией объявил каперство вне закона: «Нельзя, чтобы самовольные нападения разрушали эту дружбу и союз, сеяли раздор и неприязнь… возбраняется также чинить над обидчиком самосуд или прибегать к иным противозаконным ответным мерам. Оправданием может служить лишь отказ в правосудии или безосновательная его задержка».[1367] По английскому закону 1677 года плавание под чужим флагом признавалось преступлением, а в 1683 году парламент издал Закон о мерах пресечения и наказания каперов и пиратов. Вне закона оказывались каперы и по Уайтхоллскому договору 1686 года между Англией и Францией,[1368] а Рисвикский мирный договор 1697 года объявлял недействительными все патенты на каперство и репрессалии. Как раз на фоне этих жестких мер более предприимчивые пираты вроде Генри Эвери обратили взоры к легкодоступным сокровищам Индийского океана и тихоокеанского побережья испанской Америки. Северная Америка, несмотря на территориальную близость, для большинства уважающих себя разбойников интереса не представляла.
Борьба за Северную Америку
В XVI веке и англичане, и французы время от времени испытывали на прочность испанское владычество в Северной Америке, однако интересы правительства и частных лиц не простирались дальше спорадических исследовательских экспедиций. Подлинными первооткрывателями и первопроходцами Северной Америки были рыболовы — по той простой причине, что других богатств, кроме рыбы, у этих берегов никто не искал. Первым после скандинавских викингов Северную Атлантику пересек Джон Кабот в 1497 году. Венецианский ветеран средиземноморской торговли пряностями, Кабот начал искать финансирование для своего замысла за несколько лет до первой экспедиции Колумба. Получив отказ в Испании и Португалии, он обратился к английскому королю Генриху VII, который даровал ему патентное разрешение «искать, открывать и находить любые острова, земли, страны и края язычников и неверных, кем бы они ни были, в какой бы то ни было части света, которая доселе была неизвестна христианам».[1369] Кабот отправился в плавание из Бристоля, одного из главных английских портов того времени. Маршрут его неизвестен, но, по одной из теорий, его «навикула» (кораблик) «Мэтью» шла от Ирландии строго на запад, пока на горизонте не показалась земля — северная часть Ньюфаундленда. Вдоль его берега он следовал на юг, судя по всему, до бухты Плезанс. Тем же летом Кабот вернулся в Бристоль с пустыми руками, но Генрих VII подписал ему дополнительные патенты, и на следующий год он отправился уже с пятью судами. Один повернул обратно в Бристоль, остальные пропали бесследно.
Хотя ощутимого улова экспедиции Кабота не принесли, слухи о богатых рыбой водах быстро распространились среди бристольских рыболовов, которые к тому времени уже ходили до самой Исландии и которым предстояло по крайней мере в течение века играть ведущую роль в развитии европейских колоний в Северной Америке. Согласно депеше, отправленной миланским послом в Англию вскоре после возвращения Кабота в 1497 году, его команда утверждала, что
Такая готовность отправляться на промысел к дальним берегам объяснялась исключительной важностью рыбы в европейском рационе. Сушеная, соленая и маринованная рыба была более дешевым источником белка, чем мясо, а церковные запреты на употребление мяса в постные дни — в том числе по пятницам и во время Великого поста — повышали спрос на рыбу в христианской Европе.[1371] Важнейшим для Северной Европы видом рыбы была сельдь (она же сардина), которую к XI веку вылавливали в огромных количествах в Балтийском и Северном морях. Из-за высокой жирности сельдь, если ее не мариновать или не засаливать, быстро портится. При оптимальных условиях сельдь хранится в бочках с рассолом до десяти месяцев. Монополия Ганзы и частичное истощение сельдяных промыслов в начале XIV века вынудило английских рыбаков отправляться в Исландию за треской. Эту крупную холодноводную донную рыбу традиционно добывали крючковым ловом — и хотя трудозатраты на одну рыбину в таком случае получаются больше, крупная треска весит около тридцати килограммов, попадаются экземпляры и в три раза тяжелее. В отличие от сельди, треска почти совсем не имеет жира и в сухом холодном климате может вялиться без соли — идеальный продукт для северных широт, где наличествуют подходящие погодные условия, но бывает туго с солью.
Разработкой североамериканских рыбных промыслов с XVI века занимались не только англичане. В 1500-е годы братья Гашпар и Мигель Корте-Реалы прошли от Лиссабона до Гренландии, Лабрадора и Ньюфаундленда, а во втором плавании достигли Новой Шотландии. Безымянные рыбаки из Португалии, Франции и Англии тоже торили путь за запад — в хронике 1527 года говорится о четырнадцати рыболовных судах у Сент-Джонса на Ньюфаундленде из Бретани, Нормандии и Португалии,[1372] и как раз на этом фоне Франциск I финансирует экспедиции Картье в 1530-х и 1540-х годах. Такое столпотворение вело к конфликтам и постоянному поиску новых рыбных мест, увлекавшему европейцев на запад от Большой Ньюфаундлендской банки к Новой Шотландии и заливу Мэн. К началу XVII века у северного побережья Новой Англии насчитывалось уже около четырехсот рыболовных судов из разных стран.
В 1605 году Самюэль де Шамплен основал от имени французской королевской монополии колонию в Порт-Ройале (теперь Аннаполис-Ройал, Новая Шотландия) и, обосновавшись там, возглавил освоение долины реки Святого Лаврентия, где имелись плодородные почвы, доступ к рыболовным промыслам в заливе Святого Лаврентия и почти безграничные перспективы для торговли мехами.[1373] Тем не менее Новой Франции хронически не хватало переселенцев, отчасти из-за суровых климатических условий и недостатка благоприятных возможностей, отчасти из-за прописанного в уставе Компании Новой Франции[1374] (1627) запрета гугенотам искать в Канаде спасения от гонений на родине. В результате понадобилось почти полвека, чтобы население доросло хотя бы до десяти тысяч. Кроме того, Новая Франция упустила монополию на торговлю мехом в Гудзонском заливе, который первыми из европейцев начали осваивать Пьер-Эспри Радиссон и муж его сестры Медар де Грозелье. Не получив отклика от собственного правительства, Радиссон и де Грозелье обратились к английскому королю Карлу II, который отдал Компании Гудзонского залива права на весь соответствующий бассейн — территорию почти в четыре миллиона квадратных километров, включающую в себя части Квебека, Онтарио, Нунавута и Альберты и всю Манитобу.
Видимо, отрезвленные досадным упущением, французы обратили взоры на юг. В 1679 году Рене-Робер Кавелье де Ла Саль задался целью пройти водным путем в Азию через весь американский континент. Отплыв на первом корабле, построенном на Великих озерах, к заливу Грин-Бей на озере Мичиган, Ла Саль вместе с иезуитом-миссионером отцом Луи Энпеном и несколькими другими спустились по рекам Иллинойс и Миссисипи. Достигнув дельты в 1682 году, Ла Саль объявил французскими владениями «земли Луизианы, близ трех устьев реки Кольбер [Миссисипи], на Мексиканском заливе».[1375] Жан-Батист Ле Мон де Бенвиль, основав города Билокси в Миссисипи и Мобил в Алабаме, перенес столицу Луизианы в Новый Орлеан, на девяносто миль вверх по Миссисипи от залива. Сообщение между новым портом и иллинойскими землями было затруднено. Поначалу французы пользовались индейскими плавательными средствами — берестяными пирогами, долбленками и каноэ из буйволиной шкуры, которые назывались «бычьи лодки», — но вскоре начали делать
Сообщение между бассейнами верховьев Миссисипи и рекой Святого Лаврентия было проще, и до французских колоний в Северной Америке предполагалось добираться либо через Монреаль, либо через Новый Орлеан. Но, к сожалению, эти два перевалочных пункта разделяло три тысячи миль, занятых испанской Флоридой и быстро растущими английскими колониями. Представление англичан о том, зачем нужны заморские колонии, разительно отличалось от французского. Запрещать изгоям покидать пределы страны они даже и не думали, напротив, только поощряли миграцию за море религиозных диссидентов, бедняков, недовольных и преступников. Размышляя о возможностях, доступных колониям в 1576 году, сэр Хамфри Гилберт писал: «Можно также населить часть этих земель и отправить туда тех убогих наших подданных, которые сейчас мутят воду и которых нужда толкает на вопиющие бесчинства, не дающие простаивать нашим виселицам».[1377] Иными словами, Северная Америка виделась Англии колонией исправительной.
Единокровный брат Гилберта сэр Уолтер Рэли предпринял две попытки основать колонии в Северной Каролине и оба раза потерпел неудачу. Двадцать лет спустя, в 1607 году, Виргинская компания отправила на запад два отряда колонизаторов. Один перезимовал на реке Кеннебек в Мэне, но затем ушел, постановив, что «полезных залежей здесь нет, и надежды, стало быть, тоже», а также «опасаясь, что все следующие зимы окажутся такими же».[1378] Несколькими месяцами ранее приплывшие на трех судах колонисты основали первое постоянное английское поселение в Северной Америке — Джеймстаун на реке Джеймс выше Чесапикского залива. Первые годы существования колонии были отмечены неустроенностью и болезнями — гиблый чесапикский климат косил поселенцев быстрее, чем прибывало пополнение. С 1618 по 1622 год до Джеймстауна добралось тридцать пять с лишним тысяч колонистов, но за последующие годы население сократилось больше чем вдвое. Джеймстаун выжил лишь благодаря отчаянному упорству инвесторов компании и готовности молодых мужчин (в основном) рвать жилы ради тех возможностей, которые открывала перед ними Америка.[1379] Первых рабов привезли в 1619 году на английском судне, отбившем их у португальского работорговца.[1380] Население Виргинии начало расти только в 1620-х годах, и поселенцы наладили оживленное каботажное сообщение с голландским Новым Амстердамом и английскими Плимутом и Бостоном.