Клеймо

Затяжное молчание, удаляющиеся шаги. Я осталась один на один с Логаном. Это очень опасно.

– Пожалуйста, не трогай меня! – твержу я.

– Я тебя и пальцем не трону, – говорит он мне в ухо. – Ты омерзительна. Ты любому парню будешь противна. Тебя никто не захочет.

Он кружит вокруг меня, замедляя шаг. Спасибо и на том, что он меня пальцем не тронет, но что же он собирается со мной сделать?

– Знаешь, что такое вретище? – спрашивает он вдруг.

– Нет! – всхлипываю я.

– Они тоже понятия не имеют. Для них это все тупая забава, они не знают, в чем символический смысл. – Странный у него сделался голос. Как будто лекцию читает или проповедь. – Пепел и вретище в ветхозаветные времена были символом унижения, горя и покаяния. Если человек хотел показать, что он раскаивается в грехе, он надевал грубую одежду, садился в пепел, посыпал голову пеплом. Пепел означает разорение и гибель.

Я склоняю голову, сполна чувствуя свое унижение, но Логан все еще продолжает монолог, кружа вокруг меня.

– Когда Иона объявил жителям Ниневии, что Господь намерен уничтожить их за их нечестие, все от царя до последнего подданного покаялись. Они постились и лежали во прахе. Они надели вретище даже на скот. Бог увидел искреннее раскаяние, смирение в их сердцах и сжалился, не стал их губить. Пепел и вретище – это символы перемены сердца, доказательства искреннего покаяния.

Он смолк, перестал кружить. В сарае стало совсем тихо, только и слышалось мое тяжелое дыхание под колючим, удушливым «вретищем» да стук моего перепуганного сердца.

– Бог намного милосерднее меня, Заклейменная, но, если ты покаешься, может, я тоже сжалюсь. А если не покаешься, я запру тебя здесь на всю ночь и никто тебя не найдет. Опоздаешь к комендантскому часу, мне плевать, что будет с твоей семьей, – пусть их хоть всех заклеймят, мне-то что.

Я прикусила губу, слезы ослепили меня. Маленький Эван, он перепугается до смерти, как могла я навлечь такую угрозу на своих близких…

– Ты меня слышала, Заклейменная!

Слышала. Знаю, что он так и сделает. Осуществит свою угрозу, все до последнего слова. Я словно вновь очутилась в камере Клеймения, когда судья Креван кричал мне в лицо: «Покайся!» Тогда я упорствовала, потому что думала: со мной покончено, хуже не будет. Я не могла признать себя виновной, тогда не могла, но правила изменились, стало еще хуже. Стало совсем плохо, и у меня нет сил для борьбы.

– Да! – Я саму себя оглушила этим криком.

Он сорвал мешок с моей головы, я рада вдохнуть полной грудью, если бы еще не этот его взгляд.

– Каешься? – спрашивает он.

Я киваю.

– Отвечай! – Он повысил голос.

– Да-да! – всхлипываю я.