Я с неподдельным изумлением наблюдаю, как он шагает по проторенной дороге среди хаоса, ни разу не спотыкается и не наступает на валяющиеся вещи. Либо он настолько привык и знает, где можно идти, либо не подозревает, во что превратил свой дом, расхаживая всегда по одному и тому же маршруту.
Натягиваю скованную улыбку и прохожу в помещение, прикрывая за собой дверь.
– У тебя очень… мило, спасибо.
Колдун бросает на меня взгляд, растягивая губы в хищном оскале.
– Очаровательно, как вы, смертные, врёте.
– Где я смогу поспать? – игнорирую его издёвку и меняю тему.
– На втором этаже несколько комнат. Можешь занять первую или вторую. Последняя по коридору – моя. Если тебе слишком холодно, сегодня поспи на печи. Огонь в ней никогда не тухнет, об этом не волнуйся. Но будь добра, позаботиться о себе сама, мёртвые тела в доме мне не нужны.
Вновь проглатываю резкий ответ на с лёгкостью брошенные колдуном слова о моей смерти.
– У тебя есть… какая-нибудь одежда, чтобы я могла переодеться?
– Вон там поищи. Может, что и подберёшь, – кивает он на массивный сундук в углу. – Делай что хочешь, княжна, а я устал. Не тревожь меня до утра.
Колдун идёт к другой двери, его поступь тяжёлая, он обеими руками опирается на свой посох, медленно продвигаясь вперёд.
– Спасибо, – тихо роняю я.
Хозяин дома открывает дверь и поднимается вверх по лестнице на второй этаж. Он никак не реагирует и не оборачивается, а его длинный влажный плащ тяжело тянется следом по деревянным ступеням.
Глава 16
Оставшись одна, я роюсь в сундуке колдуна. Имеющаяся одежда, естественно, мужская и в основном старая, но всё чистое и пахнет снегом и хвоей. С уходом хозяина жилища с моих плеч упало напряжение, но теперь я чувствую себя абсолютно разбитой и потерянной. Едва замечаю, как по лицу начинают течь слёзы, но продолжаю упорно искать, во что можно переодеться. Только это монотонное и простое занятие отвлекает меня от совсем отчаянных мыслей.
Снимаю одежду и аккуратно складываю на лавку, решая завтра попробовать всё починить. Нахожу кувшин с прохладной водой, таз и на вид чистую тряпку. Стираю свою кровь с тела, изумляясь отсутствию следов от ран. Надеваю длинную чёрную рубаху и затягиваю поясом на манер платья. А когда встречаюсь взглядом с самой собой в маленьком зеркале на стене, то не сразу узнаю. Кожа кажется ещё бледнее, чем раньше, губы потрескались, под глазами синяки, а сами белки красные из-за пролитых слёз. Пальцами растерянно касаюсь гладкой кожи на правой щеке. Рана от лопнувшей тетивы пропала, живая вода вылечила и её. Пытаюсь порадоваться чуду, но голова болит после всего произошедшего, и я забираюсь на печь. Здесь тепло, а благодаря нескольким одеялам – мягко. Заворачиваюсь в них и прячусь от своих проблем, не имея сил даже для новых слёз.
В Зимнем лесу стоит изумительно приятная тишина: здесь нет орущих петухов и нет людей, которые колют дрова или растапливают печь спозаранку. Поэтому утром я просыпаюсь поздно, солнце уже высоко. Просыпаюсь в полном, незнакомом мне ранее покое.
Оглядываю горницу при солнечном свете, который обильно проникает сквозь окна. Колдуна здесь нет, а беспорядок в избе кажется ещё ужаснее, но теперь вызывает у меня смешок. Прислушиваюсь к происходящему в доме, но не слышу ни скрипа половиц, ни звука шагов. Либо колдун по-прежнему спит, либо ушёл.
Нахожу подходящие штаны и надеваю под рубаху. Они велики, и приходится сильно затянуть на талии, но лучше так, чем ходить с голыми ногами. Колдун, конечно, слеп, но в одном импровизированном платье на холод из избы не выйдешь. Надеваю простой тёмно-серый кафтан на меховой подкладке. Он тоже велик, зато тёплый и жаловаться мне не на что. Переплетаю косу, доедаю свои припасы, что украла с кухни перед отъездом. Жую холодный пирожок с картошкой и рассматриваю помещение, не представляя, как колдун здесь живёт. Ест ли он, а если и ест, то что? Готовит ли сам? А если да, то страшно представить, что это за еда.
Не рискую подниматься на второй этаж к хозяину, а делаю то, что у меня получается лучше всего. Прибираюсь. Знакомое занятие помогает мне отвлечься от отчаяния, от осознания, что я застряла здесь надолго, от мыслей о возможном предательстве сестёр и об отце, который будет горевать, заметив моё исчезновение. Закусываю губу, проглатываю подступающие слёзы, думая о нём и Илье. Нет смысла рыдать. Этим я себе не помогу.