– Проверял окрестности.
– Ты часто так делаешь?
– Да. Каждый день я хожу, смотрю, чтобы не было мёртвых животных или людей на моей земле. Как я уже сказал, мёртвые тела и кровь оскверняют живую воду, поэтому ваши людские байки о жертвоприношениях просто смешны. Они идут вразрез с сутью этого места.
– А что ты делаешь, если находишь тех, кто ранен, но ещё жив? – стараюсь спрашивать равнодушно, скрывая волнение за монотонной работой, пока добавляю яйца в муку.
– Ты спрашиваешь о людях? – быстро схватывает колдун. – Такие встречались раньше, но последние пятьдесят лет сюда забредают единицы. Если они живы, но ранены, то пою их живой водой и вышвыриваю за пределы своих земель. Если хотят помереть, то пусть делают это на территории Ноября.
Я едва не выливаю всю воду в горшок, хотя нужно лишь немного. Теряюсь, перебарщиваю, и приходится добавить муки. Его ответ сбивает меня с толку. Получается, он вообще никого не убивает? В груди разливается умиротворяющее тепло, мне становится спокойнее. Однако не из-за того, что теперь не нужно его бояться, а потому что с первой встречи я надеялась, что нет в колдуне ничего злого. И каждый наш разговор подтверждал это.
– Ты не умеешь месить тесто?
Я подскакиваю на месте, когда колдун оказывается позади и заглядывает через моё плечо в сторону стола, на котором я готовлю тесто.
– Неужели княжна не знает, что делать дальше? – насмешливо интересуется он, намекая на мою заторможенность.
– Будто ты знаешь, как месить тесто, – язвительно парирую я.
– Знаю, – серьёзно кивает он.
Я демонстративно вываливаю перед колдуном вязкую смесь, та с грохотом падает на деревянную доску.
– Докажи! – предлагаю с вызовом.
Да что может знать о тесте бессмертный неряха в проклятом лесу? А ещё меня пытается стыдить!
Спесь сходит, уступая место сомнению, когда в ответ колдун хмыкает, уверенно снимает верхний кафтан и закатывает рукава нижней чёрной рубашки. Он тянет руки к тесту, но я перехватываю их, забыв о страхе. Перенаправляю его ладони к миске с водой.
– Вначале руки помой.
Дожидаюсь, пока колдун делает что велено, затем насухо их вытирает и вновь тянется к тесту, но промахивается. Шарит пальцами рядом. Я невольно улыбаюсь, уже аккуратнее беру его за кисти и кладу ладони на смесь. Первые движения колдуна несмелые, как если бы его пальцы и руки не совсем помнили, что делать, но постепенно он действует всё увереннее. Я завороженно слежу за тем, с какой лёгкостью он месит большой кусок теста, помогаю ему ещё пару раз найти муку, чтобы присыпать деревянную доску. Но дальше он ловко продолжает сам.
Зная, что он не видит, я не пытаюсь скрыть восхищения. Сам колдун кажется стройным или даже худым, но по открытым предплечьям понимаю, что он скорее жилистый, и эти руки при желании могут и шею свернуть. Прекрасно помню, с какой лёгкостью он сдавил мне горло. По щекам разливается смущение при взгляде на его мечтательную улыбку, будто готовка доставляет ему удовольствие. Возможно, его дни были настолько скучны и однообразны, что даже замес теста кажется ему забавой.
На меня опять накатывает сочувствие, я ощущаю его горькое одиночество почти так же отчётливо, как и запах ягод в избе. Колдун всё равно не видит, поэтому не прячу улыбку, когда он пару раз раздражённо дует на длинную прядь, что падает ему на глаза и щекочет нос.
– Завяжи мне волосы, княжна, – приказывает колдун, а я вся каменею, смущённая его просьбой, хотя догадываюсь, что он не придаёт этому лишнего значения.