Щурясь от дождя, я оглядела поле и прокляла себя за то, что ни разу за все те недели в Летерхеде не удосужилась доехать сюда, чтобы отыскать метку и протестировать спектронанометры. И почему же? Потому что мне приспичило остаться в 1816 году, а об остальном я решила не думать? Позже, когда Лиам заболел, у меня появились новые хлопоты, и все же. На меня снизошло болезненное осознание: именно так я жила всю свою жизнь — как сомнамбула, действуя спонтанно, думая только о себе.
Где-то здесь были березы — и вот же они. Но с какой стороны мы тогда приземлились? Я снова и снова проверяла спектронанометр, но безрезультатно. При виде виселицы — сегодня она пустовала — ко мне вернулась уверенность: я вспомнила, где стояла, когда заметила ее впервые. В тот момент меня вывернуло от ужаса, и Лиам хотел успокоить меня, но что-то его остановило. Он боялся ко мне прикоснуться! Воспоминание об этом вызвало у меня улыбку, и я повернулась к нему в тот самый миг, когда он согнулся и рухнул наземь: коленями, ладонями, лицом прямо в грязь.
— Эй, — сказала я и, сев рядом, потрясла его. — Не сдавайся. Мы почти на месте. Кажется, я вспомнила, где портал. Вставай.
Он приподнял голову — с одной стороны его лицо было в грязи.
— Просто оставь меня здесь, — пробормотал он. — Я не могу.
— Ползти сможешь? Сможешь ведь, правда? Рука, нога, рука, нога…
Он преодолел несколько футов и упал — одеяло размоталось и свалилось с него. До меня дошло, что нужно показать ему, в какую сторону двигаться, поэтому я кое-как поднялась на ноги, пошатываясь под весом вымокшей насквозь юбки и завернутой в промасленную ткань рукописи в сумке на плече, и зашлепала вперед, забыв про зонт. Я плюхнулась на четвереньки и принялась лихорадочно водить руками в дюйме над влажной землей, там, где, как мне казалось, должна была находиться метка, и, не найдя ее, переползла на пару футов влево и повторила попытку. Без толку.
И тут моя рука наткнулась на что-то металлическое и сомкнулась вокруг этого предмета. Я ощутила гальванический шок и услышала гудение, пронзительное, как вопль летучей мыши, после чего пискнул спектронанометр. Я с воплем вскочила и обернулась к Лиаму — он в радиусе действия? Но метка портала гудела все громче, настойчивее, невыносимее. Я зажала уши, и все вокруг затопила чернота.
Открыв глаза, я поняла, что лежу в кровати и нахожусь в комнате — белой, без окон, залитой холодным электрическим светом, — где никогда прежде не бывала. Различив механическое пиканье и тихий непрестанный фоновый гул, я заморгала и попыталась сфокусировать взгляд. Пахло антисептиком, в руке торчал катетер — из пакета, подвешенного к металлической опоре, стекала прозрачная жидкость. Мама должна быть здесь, подумала я, почему ее тут нет? Я снова закрыла глаза.
— Поздравляю, доктор Кацман, — сказал доктор Пинг — невыразительно, но беззлобно.
Капельницу, поставленную для подстраховки от обезвоживания, успели снять, поскольку я была в прекрасном состоянии — так мне сказали; мне выдали пушистый халат с капюшоном, носить который полагалось поверх больничной сорочки; мне предстояло пробыть в изоляторе до тех пор, пока не придут результаты всех анализов.
— Ваша миссия завершилась блестящим успехом. Команда проекта с нетерпением ждет встречи с вами завтра. Начинаем в девять, в большом конференц-зале. — Он помолчал, затем добавил: — Придет Ева Фармер! Она хочет пообедать с вами.
Я не сразу вспомнила, кто такая Ева Фармер.
— Сколько сейчас времени? — Отсутствие дневного света сбивало с толку. Как люди так живут, как понимают, когда пора идти спать?
— Около четырех часов вечера.
— Давно мы вернулись? — Я замялась, выбирая местоимение. Но, если бы Лиам не попал в радиус действия метки и я вернулась одна, слова или поведение доктора Пинга явно сообщили бы мне об этом.
— Возвращение произошло сегодня в десять тридцать утра.
— Лиам в порядке? — Я затаила дыхание.
Он чуть помедлил с ответом.
— Профессор Финекен в стабильном состоянии. Мне доложили, что на восстановление уйдет некоторое время.