Проект «Джейн Остен»

— Весьма польщена, мадам.

— Я поддерживала вашу кандидатуру с самого начала. — У нее была привычка выделять и растягивать случайные слоги, а также исконно британский акцент — заученный, в этом я почти не сомневалась, поскольку она была дочерью стоматолога и выросла в Саскатуне[10], а успеха добилась исключительно благодаря собственной гениальности и упорству. — Честное слово. Некоторые сомневались, но я была непреклонна.

— За что я весьма вам благодарна. — Я чуть склонила голову, увлекшись этой игрой и в то же время чувствуя себя глупо. — Не сочтите мой вопрос за бестактность, но почему?

— Меня очень заинтриговала ваша биография — ваши перемещения по миру и спасенные вами жизни. — Она немного помолчала. — И кое-что из вашего эссе — слова о том, как исправить мир. — Она снова умолкла и выжидающе посмотрела на меня. — Это фраза из каббалы, так ведь? Ицхак Лурия? Я изучала ее, но очень давно.

Я не знала, как на это реагировать. В наш век узкой специализации Ева Фармер была раритетом, истинным ученым-энциклопедистом: физиком, чьи работы способствовали созданию сервера «Прометей», игроком в бридж международного уровня, автором благосклонно принятой биографии Джейн Остен и еще одной книги о повседневной жизни в начале девятнадцатого века. Она играла на клавесине и владела коллекцией древних музыкальных инструментов. Но чтобы каббала? Серьезно?

— Кажется, да, — наконец отозвалась я. — Но я использовала это понятие в более широком смысле, имея в виду, что личный долг каждого перед остальным человечеством — улучшить мир настолько, насколько нам это по силам. — Прозвучало это абсурдно — особенно от меня, одетой в амазонку эпохи Регентства, напоминавшую военный мундир, со стеком в руке, которым я бы в жизни не воспользовалась по назначению. Я верила в те слова, когда писала эссе; я верила в них и сейчас. Но мне доводилось оказывать медицинскую помощь в зонах эпидемии, я работала в зоне бедствия сразу же после катастрофического землетрясения. В нашем мире страданий было хоть отбавляй, а я вдруг собралась в 1815 год на поиски какой-то рукописи и личных посланий? — Пожалуй, к Джейн Остен оно прямого отношения не имеет, — сказала я, заканчивая цепочку мыслей, которые увели меня совсем в другую сторону.

— Как раз таки имеет, — отрезала Ева Фармер тоном, не допускающим возражений. — И каждое предложение в том эссе было пронизано вашей любовью к ней, если не сказать — преклонением перед ней, Джейн. Читая его, я не сомневалась, что вы — именно тот человек, на которого я смогу положиться и который сделает то, что необходимо. — Она сопроводила эти слова внезапным кивком и вскинула безупречные брови. — Думаю, мы с вами понимаем друг друга, доктор Кацман.

Я так не считала. Но времени на расспросы не было — у меня за спиной раздался топот копыт. Лиам, который был на другом конце ипподрома, когда объявилась Ева со свитой, спешился и, низко поклонившись, пожал ей руку.

— Профессор Финекен, рада снова вас видеть.

Так они уже встречались? Они завели разговор о каком-то общем знакомом, и на этом аудиенция для меня была закончена. Я испытала не то обиду, не то облегчение — сама толком не поняла.

Когда часы пробили одиннадцать, я преисполнилась желанием что-нибудь сделать — но что? Отправиться на поиски Лиама нельзя: в Лондоне царил хаос, столица была опасным местом — особенно для женщины, особенно ночью. Взять фиакр я бы не смогла: в одиночку и в такой час ехать в нем было негоже. Что же мне оставалось? Позвать с собой Дженкса? Нет, иных вариантов, кроме как ждать, у меня не было. Если к утру Лиам не вернется, я пойду к бегунам с Боу-стрит[11] — предшественникам городской полиции — или сама напишу Генри Остену и… Нет. Если к утру он не явится домой, значит, он мертв — без вариантов. Или его одолели бандиты.

А может, Генри Остен просто устроил ему тур по городу? Человеку при деньгах в Лондоне было из чего выбрать: игорные дома, таверны, театры, бордели на любой кошелек… Нет. Я сопротивлялась мысли о том, что любимый брат Джейн Остен, уважаемый банкир и будущий клирик, мог предложить поход в публичный дом. Не представляла я себе и Лиама, который на такое согласится; в нашу первую ночь в Лондоне он покраснел и отвернулся при виде меня в исподнем. Вообразить, что они увлеклись игрой, было проще. Хотя от этой мысли меня передернуло: у Джейн Остен не было ни цента собственных денег до тех пор, пока она не продала свою первую книгу, а вот брат ее мог сколько угодно разъезжать по Лондону в своей двуколке и швыряться банкнотами за игорными столами.

Однако это был мир, которым управляли мужчины, он был устроен для их удобства и ублажения капризов, и с каждым проведенным здесь днем я понимала это все лучше. Возможно, они отправились играть, а может, все еще пьянствовали в клубе — в этом веке все пили без продыху.

Лиам, разумеется, знал, как я тревожусь, как сильно волнуюсь, дожидаясь его. И все же…

Часы пробили полночь, а я все смотрела невидящим взглядом на затухающие угольки. Время было дыбой, и меня медленно на ней растягивали.

Меня разбудил настойчивый стук в дверь, после чего раздалось шарканье шагов и приглушенное мужское бормотание; открылся засов, скрипнула дверь.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Дженкс.

— Уильям! — Я выскочила на лестничную площадку и помчалась вниз, в фойе, вот только бегать по лестнице так себе идея в принципе, а делать это в длинной юбке и в темноте — особенно. У подножия я наступила на собственный подол и, потеряв равновесие, всплеснула руками и рухнула на Дженкса, чуть не затушив собой свечу, которую он держал. На стенах заплясали тени, Дженкс отшатнулся. — Дженкс! Что ж такое!

— Прошу прощения, мадам, — холодно произнес он.

— Нет, это я прошу.