Проект «Джейн Остен»

— О нет. — Он был настолько поглощен собой, что я еле сдерживала смех. — Выглядишь великолепно. Но ты наметил темы для бесед?

Лиам оторвался от собственного отражения и посмотрел на меня. Наши взгляды встретились; мы замолчали, и я поняла, что нервничает он ничуть не меньше прежнего, просто хорошо это скрывает. Он расправил плечи, глубоко вдохнул, затем выдохнул.

— Что-нибудь придумаю.

Сердце у меня ушло в пятки.

Я посмотрела в окно — Лиам сел в портшез и растворился в дорожной суете. Я представила, как он прибывает в клуб, называет свое имя распорядителю и его приглашают внутрь. Но домыслить то, что должно было за этим последовать, мне не удавалось. Я сидела с шитьем в руках и невидящим взглядом смотрела в стену.

Тусклое освещение, темная обшивка на стенах? Дым и тени, вздымающиеся в свете сотен восковых свечей, горящих в канделябрах, как те, что в магазинах на Бонд-стрит? Выпивка? Карты? Воображение рисовало мне компании мужчин, раскатисто хохочущих или поднимающих тосты за прелести какой-нибудь актрисы. Генри Остен — в углу, не один; такой человек не остается без собеседников надолго. К нему подводят Лиама, они обмениваются рукопожатием…

Я так живо все это представила, что у меня разболелась голова, но дальнейшее развитие событий было мне неведомо. Хотела бы я очутиться там; мне казалось, что в одиночку Лиаму такое не осилить. Но инструкции команды проекта на этот счет были четкими: первыми познакомиться друг с другом должны мужчины, поскольку общение между ними протекало в менее формальном тоне. Если Уильям Рейвенсвуд сойдет за джентльмена, то и сестру его сочтут за леди, достойную знакомства с Генри Остеном, — или даже потенциальную партию, ведь я была состоятельна и не замужем. Если мы ему понравимся, то он, возможно, представит нас сестре. Возможно, представит — вероятно, представит.

Я тяжко вздохнула, поднялась и подошла к окну. В комнате было темно, что делало меня невидимкой, и я могла свободно разглядывать все что угодно: продавца устриц, фонарщика, прогрохотавший мимо экипаж, слепца с гармоникой, которого под руку вел мальчишка.

Первая встреча должна была стать краткой и церемонной; Лиам мог вернуться в любой момент, однако, когда часы пробили восемь, его все еще не было. С одной стороны, я не то чтобы жаждала его возвращения — во мне рос страх, что это знакомство окажется провалом. Покуда Лиам отсутствовал, провал фактом не был и существовал в состоянии неопределенности, как кот Шредингера.

Часы пробили девять. Возможно, все закончилось катастрофой, и Лиам бродит по Лондону, не решаясь принести домой дурную весть. Либо что-то случилось уже после того, как он вышел из клуба. Что-то свалилось ему на голову: кто-то выронил ночной горшок, кусок черепицы соскользнул с крыши, — и теперь Лиам без сознания лежит на какой-то грязной улочке. Или бандиты зажали его в угол близ доков и его попытки сойти за джентльмена встретили грубыми насмешками. И теперь он зарезан, избит, ограблен, брошен умирать.

Нет. Все это бред. Генри Остен опоздал — он явно из тех, кому это свойственно. А может, Лиам сумел расположить его к себе, и они увлеклись беседой — не так уж это было невероятно. Он умело обращался с прислугой, ничем не выдавая, до чего же странно ему жить с людьми, которые для него готовят, заправляют его постель или носят ведра с горячей водой на три лестничных пролета вверх, чтобы он смог помыться. Мне пока не удавалось привыкнуть к такому положению дел.

Я расхаживала по гостиной, мысли играли в чехарду. Если встреча пройдет как надо, Лиам аккуратно намекнет на наше состояние — мы только что продали кофейную плантацию — и потребность инвестировать средства. Возможный богатый клиент должен привлечь внимание Генри Остена, но грань тут была очень тонкой. Нам надлежало стать не просто клиентами, но заинтересовать его чисто по-человечески, иначе о знакомстве с его сестрой можно было и не думать. А еще через несколько месяцев его банку предстояло разориться — то есть деньги, которые мы ему доверим, будут утеряны навсегда; мы должны были дать ему достаточно, чтобы привлечь его внимание, но все же не слишком много. Мы сумели распределить большую часть нашего поддельного состояния по вкладам в дюжине банков и купили государственные облигации. На время нашего пребывания здесь этого должно было хватить с лихвой, но то, что будет потрачено, мы уже не вернем.

Часы пробили десять. Если эта встреча закончилась провалом, пора переходить к плану Б. Уехать из Лондона, снять домик в Гемпшире неподалеку от места, где жила Джейн Остен, войти в круг провинциального дворянства и в конце концов познакомиться с ней. Это было вполне реально — за городом благовоспитанные люди часто наносили друг другу визиты, по всей видимости, от скуки, — но у этого плана были свои минусы. Джейн вместе с матерью, сестрой и подругой вела замкнутый образ жизни в Чотон-коттедже; у нас были немалые шансы перезнакомиться со всеми ее благородными соседями, но так ни разу с ней и не столкнуться. И поскольку вскоре она должна была приехать в гости к Генри и пробыть в Лондоне до середины декабря, пересечься с ней в Гемпшире до того не представлялось возможным. А после настанет глухая зимняя пора — худшее время для визитов, и несколько месяцев придется провести в бесплодном ожидании.

Нечто похожее я испытывала и сейчас. Я снова подошла к окну и уставилась на улицу, мысленно приказывая Лиаму вернуться. Его так и не было.

Добраться до Гемпшира нам предстояло в любом случае, потому что цель нашей миссии находилась именно там. Рукопись «Уотсонов» все еще была цела, и где еще она могла храниться, как не дома у Джейн Остен? А вдобавок к ней письма Джейн к Кассандре. Ева Фармер выразила насчет них отдельное пожелание: мы должны были завладеть и этой бесценной сокровищницей сплетен и биографических сведений — большую часть писем Кассандра уничтожила перед собственной смертью, оставив на память любимым племянникам всего десяток-другой. А желания Евы Фармер исполнялись по первому же слову; как и говорил Норман Инг, она была гением во главе проекта «Джейн Остен».

Мне вспомнилась наша встреча в тот день, когда она заехала в институт за пару недель до нашего отправления. У Евы была манера делать вид, что она такая же, как все, поэтому она приказала, чтобы никто к ее визиту особенно не готовился; институту надлежало работать в обычном режиме. Что было немыслимо: как такое возможно, если ожидается Ева Фармер? Но именно так все и произошло: миниатюрная и одетая с иголочки, с гладким седым «бобом», она вошла в сопровождении небольшого отряда охраны в крытый ипподром прямо во время занятия верховой ездой.

В нашем мире лошади были большой редкостью; до того как попасть в проект «Джейн Остен», я ни разу не видела их вблизи. Но к тому моменту я уже успела привыкнуть к их запаху и размеру, поэтому, несмотря на шок от появления Евы, я относительно грациозно спешилась с дамского седла, передала поводья тренеру и сделала реверанс. Нам велели приветствовать ее, не выходя из образа; впрочем, мы и так не выходили из него сутками напролет.

— Доктор Кацман. — Меня окинули внимательным взглядом темных глаз — в них сквозило одобрение. — Как я рада наконец-то познакомиться с вами лично. — Ее интонация взлетела и опала, и последнее слово она протянула так, будто не хотела его заканчивать.

У меня голова пошла кругом. Мне еще не доводилось находиться в компании человека настолько известного, настолько уважаемого, настолько богатого. Атмосфера в помещении изменилась — все теперь вращалось вокруг нее, словно аура на картине Ван Гога. Присущий ей лоск был обусловлен отчасти дорогой одеждой и ухоженностью, отчасти ее личностью как таковой.

Интересно, подумала я, если ко мне обращаются по моему настоящему имени, могу ли я ответить за себя, а не за Мэри Рейвенсвуд — ту личность, в которую я обращусь в 1815 году, — но все-таки решила выступить в образе Мэри.