— Рейчел, — повторил он, и на сей раз это прозвучало так, будто мое собственное имя было ласковым прозвищем, — у меня побежали мурашки.
Я вспомнила, что он актер, и на секунду вообразила, что сейчас последует монолог. Но наступила долгая тишина, на протяжении которой мы не смотрели друг на друга. Что-то только что произошло, но я не поняла, что именно.
— Пожалуй, нам пора написать Генри Остену, — сказал он.
— Да.
Он отпер ящик письменного стола и вынул оттуда лист бумаги, открыл другой ящик и достал перо, ножик, пузырек с чернилами и коробочку с угольным порошком, похожим по консистенции на песок и использовавшимся в качестве промокашки. Все это он разложил перед собой, взял ножик и принялся очинять перо.
— Когда мы тренировались их затачивать, я прямо-таки Шекспиром себя чувствовала, — сказала я, радуясь смене темы.
— Того и гляди сонет напишешь… Ох, я его испортил.
— Тише-тише, давай я попробую. Дай ножик.
Я подошла с пером к окну, где было светлее, сделала новый продольный надрез и вернула его Лиаму. Он открыл пузырек с чернилами, обмакнул в него перо и принялся писать. Я нагнулась и прочла вверх ногами:
Лиам замер; большая капля чернил шлепнулась на бумагу, и он с досадой застонал.
— Во время подготовки у меня такого не случалось.
Он подул на бумагу и, скрипнув пером, продолжил:
Он остановился и перечитал написанное.
— После смерти моего отца…
Лиам насупился.
— Я помню. — И принялся писать дальше: