Не удовлетворенный защитой Оппенгеймера со стороны Гровса, Стросс продолжал искать компромат. В начале декабря он связался с бывшим порученцем Гровса полковником Кеннетом Николсом, который терпеть не мог Оппенгеймера. Николс на много лет станет помощником и доверенным лицом Стросса. Их объединила ненависть к Оппенгеймеру. Николс с радостью предоставил Строссу копию письма Артура Комптона Генри Уоллесу, датированного сентябрем 1945 года, в котором Комптон, явно выступая от имени Оппенгеймера, Лоуренса и Ферми, заявил, что они «скорее предпочли бы проиграть войну», чем победить с помощью такого оружия геноцида, как супербомба. Стросс пришел в негодование, он узрел в письме Комптона еще один образчик тлетворного влияния Оппенгеймера. Тот факт, что письмо написал Комптон и что автора письма, помимо Оппенгеймера, поддержали Лоуренс и Ферми, Стросс оставил без внимания.
Во второй половине дня 1 февраля 1950 года, на следующий день после утверждения Трумэном плана создания супербомбы, Строссу позвонил Дж. Эдгар Гувер. Директор ФБР сообщил, что Фукс сознался в шпионаже. Хотя Оппенгеймер не имел отношения к переводу Фукса в Лос-Аламос, Стросс все равно вменял Оппенгеймеру в вину то, что шпионаж совершался, когда он стоял у руля. На следующий день Стросс написал Трумэну, что дело Фукса «лишь подкрепляет мудрость вашего решения [о супербомбе]». В сознании Стросса дело Фукса оправдывало его собственную одержимость секретностью и сопротивление передаче ядерной технологии и исследовательских изотопов англичанам или кому-либо еще. И Стросс, и Гувер считали, что разоблачение Фукса требовало еще раз внимательно присмотреться к левому прошлому Оппенгеймера.
Оппенгеймер впервые услышал о разоблачении Фукса в тот день, когда встретился с Энн Уилсон Маркс для обеда в популярном баре «Устрица» на Центральном вокзале Нью-Йорка. «Вы слышали о Фуксе?» – спросил он бывшую секретаршу. Оба запомнили Фукса как тихого, нелюдимого и где-то даже жалкого человека. «Новость ошарашила Роберта», – вспоминала Уилсон. С другой стороны, Роберт подозревал, что осведомленность Фукса о супероружии ограничивалась непрактичной моделью, рассчитанной на «воловью упряжку». На той же неделе Оппенгеймер в шутку сказал Абрахаму Пайсу, что было бы здорово, если Фукс рассказал русским все, что знал о супербомбе, так как это «отбросило бы их назад на несколько лет».
Всего за несколько дней до опубликования признания Фукса в шпионаже Оппенгеймер выступил свидетелем на закрытом заседании Объединенной комиссии по атомной энергии. На конкретный вопрос о его политических связях в 1930-х годах Оппенгеймер спокойно ответил, что наивно полагал, будто у коммунистов имелось решение проблем, с которыми страна столкнулась в период Великой депрессии. В Америке его ученики не могли найти работу, из-за границы угрожал Гитлер. Отрицая собственное членство в партии, Оппенгеймер признал, что в военные годы поддерживал связи с друзьями-коммунистами. Однако со временем он увидел у Коммунистической партии «дефицит честности и принципиальности». К концу войны, по его словам, он превратился в «непоколебимого антикоммуниста, для кого прежние симпатии к коммунистическим идеям служили иммунитетом от повторного заражения». Он жестоко критиковал коммунизм за «мерзкую фальшь» и «проявления скрытности и догматизма».
После заседания младший сотрудник комиссии Уильям Лискам Борден прислал Оппенгеймеру вежливое письмо, в котором поблагодарил его за выступление: «Я… полагаю, что вы правильно сделали, приехав на заседание комиссии, и что это принесло много пользы».
Борден, выпускник английской частной школы в Сент-Олбансе и юридического факультета Йеля, умный и энергичный молодой человек, был одержим идеей советской угрозы. Однажды во время войны во время ночного вылета бомбардировщика В-24, который он пилотировал, мимо самолета в направлении к Лондону пролетела немецкая «Фау-2». «Она была похожа на метеор, – писал потом Борден. – Рассыпая красные искры, ракета промелькнула так быстро, как будто самолет висел в воздухе без движения. Я пришел к убеждению, что прямая, трансатлантическая ракетная атака против США не более чем вопрос времени». В 1946 году он написал пессимистическую книгу о будущем риске «ядерного Перл-Харбора» под названием «Времени никто не даст: революция в стратегии». Борден предсказал, что в будущем у врагов Америки появится большое количество межконтинентальных ракет с ядерный начинкой. Во время учебы в Йеле он и еще несколько консервативно настроенных студентов выкупили газетное объявление, призывающее Трумэна объявить Советскому Союзу ядерный ультиматум: «Пусть Сталин решит, что лучше – атомная война или атомный мир». Заметив этот подстрекательский призыв, сенатор Брайен Макмахон взял двадцативосьмилетнего Бордена на работу своим референтом в Объединенную комиссию по атомной энергии. «Он походил на нового пса в окр
Первая встреча Бордена с Оппенгеймером состоялась на заседании консультативного комитета КАЭ в апреле 1949 года. Молодой человек молча слушал, как Оппи камня на камне не оставляет от проекта ВВС «Лексингтон» по созданию ядерного бомбардировщика. Оппи вдобавок раскритиковал планы КАЭ по началу программы ускоренного строительства гражданских ядерных электростанций, назвав его «опасной инженерной затеей». Бордена аргументы Оппенгеймера не убедили, он ушел, считая его «прирожденным лидером и манипулятором».
В свете разоблачения Фукса Борден, однако, начал подозревать, не стоит ли за поведением Оппенгеймера нечто большее. Льюис Стросс подливал масла в огонь его сомнений. К 1949 году Стросс и Борден уже называли друг друга на «ты». Покинувший КАЭ Стросс работал теперь в роли начальника канцелярии сенатского комитета, надзиравшего за деятельностью КАЭ. Оба быстро поняли, что их одинаково тревожит степень влияния Оппенгеймера.
Шестого февраля 1950 года Борден присутствовал на заседании Объединенного комитета при даче свидетельских показаний директором ФБР Эдгаром Гувером. Официально Гувер прибыл на заседание, чтобы ознакомить комитет с делом Фукса, но при этом не преминул подробно поговорить об Оппенгеймере. В тот день в заседании также участвовали сенатор Макмахон и конгрессмен Генри Джексон.
В избирательном округе Джексона в штате Вашингтон находился Хэнфордский комплекс по производству радиоактивных материалов. Это был бескомпромиссный антикоммунист и ярый поборник ядерного оружия. Сенатор впервые встретился с Оппенгеймером осенью предыдущего года в ходе дебатов о супероружии и пригласил ученого на ужин в отеле «Карлтон» в Вашингтоне, где, к удивлению Джексона, Оппенгеймер заявил, что водородная бомба лишь раскрутит гонку вооружений и сделает Америку более уязвимой. «Я думаю, он страдал от комплекса вины из-за своей роли в Манхэттенском проекте», – сказал много лет спустя Джексон.
Джексон и Макмахон впервые услышали от Гувера, что Хокон Шевалье в 1943 году выходил на Оппенгеймера с предложением поделиться научной информацией с СССР. Гувер уточнил, что Оппенгеймер не поддался на зондаж, однако в подозрительном уме Бордена рассказ об инциденте посеял новые сомнения – не объясняется ли сопротивление Оппенгеймера созданию супербомбы скрытной приверженностью коммунистическим убеждениям?
Месяцем позже Эдвард Теллер рассказал Бордену, что Оппенгеймер намеревался закрыть Лос-Аламос после окончания войны. Оппи якобы заявил: «Давайте вернем поселок индейцам». Историк Присцилла Д. Макмиллан собрала документы, показывающие, что Теллер старательно раздувал подозрения Бордена в адрес Оппенгеймера. По словам Макмиллана, Теллер, бывая в Вашингтоне, не упускал ни одной возможности для встреч с Борденом. Теллер льстил молодому человеку в переписке и «разжигал сомнения Бордена, неустанно повторяя, что термоядерная программа запаздывает и виной тому Оппенгеймер». Борден также узнал, что офицер контрразведки в Лос-Аламосе однажды назвал Оппенгеймера «коммунистическим философом». Наконец, до Бордена дошли сведения о том, что первый муж Китти Оппенгеймер был коммунистом и погиб на войне в Испании.
Борден, Макмахон и Джексон пришли в ужас, узнав, что Оппенгеймер использовал свой авторитет для защиты концепции тактического ядерного оружия поля боя. ВВС и их союзники в конгрессе узрели в инициативе Оппенгеймера плохо завуалированную попытку подрыва главенствующей роли стратегического авиационного командования (САК). Джексон и его коллеги считали главным козырем Америки способность САК к нанесению сокрушительного ядерного удара. «До сих пор, – заявил Джексон, выступая с речью, – наше атомное превосходство держало Кремль в узде. <…> Отставание в соревновании атомных вооружений равносильно национальному самоубийству. Последние испытания в России означают, что Сталин бросил на атомную энергию все силы. Пора и нам это сделать». Джексон считал, что Америка должна обладать абсолютным военным превосходством над любым вероятным противником. Поэтому, если водородная бомба может быть создана, то первыми ее должны создать США. Биограф Джексона Роберт Кауфман писал: «он навсегда запомнил, как благонамеренные, но слишком наивные ученые выступали против создания водородной бомбы…»[28]
Если конгрессмены вроде Джексона считали Оппенгеймера наивным и недалеким, то Борден, как говорилось выше, начал подозревать нечто более серьезное. 10 мая 1950 года Борден прочитал в «Вашингтон пост» свидетельские показания двух бывших членов Компартии Пола и Сильвии Крауч о том, как Оппенгеймер однажды устроил партийное собрание у себя дома в Беркли. Давая показания перед сенатской комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, Краучи заявили, что в июле 1941 года Кеннет Мэй привез их на машине к Оппенгеймеру по адресу Кенилуорт-корт, дом № 10. Незадолго до этого Гитлер вторгся в Советский Союз, и Пол Крауч как председатель партийной организации округа Аламида должен был разъяснить изменившуюся позицию партии по отношению к войне. На собрании присутствовали от двадцати до двадцати пяти человек. Сильвия Крауч охарактеризовала собрание в доме Оппенгеймера как «встречу элитной группы коммунистов, известной как особая ячейка такой важности, что ее состав держали в тайне от простых коммунистов». Она утверждала, что ни ее, ни мужа не представили присутствующим. То, что хозяином дома был Оппенгеймер, она поняла, лишь увидев его в кинохронике в 1949 году. Краучи также заявили, что на показанных агентами ФБР фотографиях смогли опознать среди участников собрания Дэвида Бома, Джорджа Элтентона и Джозефа Вайнберга. Сильвия назвала Вайнберга «ученым Икс», кого комиссия палаты представителей конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности обвинила в передаче во время войны секретных материалов по атомной бомбе шпиону коммунистов. Калифорнийские газеты превратили эти непроверенные утверждения в сенсацию. Пола Крауча пресса окрестила «Уиттекером Чемберсом Западного побережья» – по аналогии с редактором журнала «Тайм», бывшим коммунистом, чьи свидетельские показания 21 января 1950 года привели к осуждению Элджера Хисса за лжесвидетельство.
Оппенгеймер немедленно письменно опроверг инсинуации: «Я никогда не был членом Коммунистической партии. Я никогда не собирал группу из названных лиц с названной целью у себя дома или где-либо еще». Оппенгеймер сказал, что фамилия Крауч ему незнакома, добавив: «Я никогда не скрывал тот факт, что однажды знал многих людей в левых кругах и различных левых организациях. Госорганы имели на этот счет подробные сведения с того момента, как я начал работу над проектом атомной бомбы». Опровержение широко освещалось прессой, и страсти как будто улеглись. Друзья гарантировали честность Оппи. Прочитав о «гадости», опубликованной калифорнийскими газетами, Дэвид Лилиенталь написал Оппенгеймеру: «Какое непотребство! Однако ваше твердое положение в жизни Америки эти нападки поколеблют не больше, чем дуновение ветерка гибралтарскую скалу».
При этом Лилиенталь понимал, какой эффект показания свидетелей окажут на умы менее доброжелательных людей. Уильям Борден составил служебную записку, в которой заявил, что считает утверждения Краучей «безусловно достоверными». Пола и Сильвию Крауч накануне выступления перед комиссией в мае 1950 года несколько недель тщательно допрашивали в ФБР. Они успели стать платными осведомителями на службе у министерства юстиции и регулярно свидетельствовали против мнимых коммунистов на судебных процессах по всей стране.
Пол Крауч, сын баптистского священника из Северной Каролины, вступил в Коммунистическую партию в 1925 году. В том же году, будучи призванным на службу в армию, он написал руководству КП хвастливое письмо, утверждая, что «основал как прикрытие для революционной деятельности ассоциацию по изучению эсперанто». Армейское руководство перехватило письмо и сделало вывод, что Крауч организовал коммунистическую ячейку на военной базе им. Скофилда на Гавайских островах. Военный трибунал предъявил Краучу обвинение в «побуждении к революции» и вынес чрезвычайно суровый приговор – сорок лет тюремного заключения. На суде Крауч показал: «У меня есть привычка писать письма друзьям и воображаемым лицам, иногда королям и другим иностранным деятелям, в которых я делаю вид, будто занимаю высокое положение».
Отбыв в Алькатрасе всего три из сорока положенных лет, Крауч неожиданно был помилован президентом Калвином Кулиджем. Случилось ли это, потому что Крауч стал двойным агентом, на что намекает его дальнейшее поведение, или ему просто невероятно повезло, сказать трудно. Как бы то ни было, после его освобождения из заключения Коммунистическая партия объявила его «пролетарским героем». Некоторое время Крауч был соратником Уиттекера Чемберса и работал помощником редактора газеты «Дейли уоркер». В 1928 году партия отправила его на учебу в Москву, где, как утверждал Крауч, он преподавал в школе им. Ленина и получил почетное звание полковника Красной армии. Он также заявил, что встречался с советским маршалом М. Н. Тухачевским, который якобы передал ему планы «инфильтрации в американские вооруженные силы». В реальности советские хозяева сочли поведение Крауча настолько неуравновешенным, что досрочно отправили его восвояси. В Америке Компартия тем не менее отрядила его читать цикл лекций в южных штатах, откуда он был родом, где Крауч пел дифирамбы социалистическому государству и товарищу Сталину. Осев во Флориде, он нашел работу газетного репортера и партийного организатора.
По неизвестной причине Крауч однажды проник сквозь ряды пикетчиков вокруг редакции газеты в Майами и стал штрейкбрехером. Когда его поступок обнаружили товарищи по партии, Крауч бежал в Калифорнию, где к 1941 году дослужился до секретаря парторганизации округа Аламида. Крауч показал себя ненадежным товарищем и некомпетентным руководителем. «Он кучу времени в одиночку сидел и пил в барах», – писал Стив Нельсон. В декабре 1941 года или самое позднее в январе 1942 года, когда Крауч предложил порядок действий на уличных митингах, способный привести к вспышкам насилия, члены партии потребовали его смещения. Переквалифицировался ли Крауч из двойных агентов в провокаторы? Не исключено, однако в любом случае партийной карьере настал конец, и в конце 1940-х годов Крауч с женой совершили пируэт, всплыв в роли ключевых свидетелей по делам бывших соратников по партии. К 1950 году Крауч стал самым высокооплачиваемым «консультантом» министерства юстиции и заработал за следующие два года 9 675 долларов.
Несмотря на причуды биографии, свидетельские показания Пола Крауча против Оппенгеймера поначалу вызывали доверие. Крауч сумел описать внутреннюю планировку дома Оппенгеймера на Кенилуорт-корт. Он заявил ФБР, что человек, в котором Крауч потом узнал Оппенгеймера, задал ему несколько вопросов, а после окончания официальной части они еще минут десять говорили в частном порядке. Когда Крауч и Кеннет Мэй ехали с собрания домой, Мэй якобы сказал, что Крауч «только что говорил с одним из ведущих ученых страны». Показания Крауча содержали достаточно подробностей, чтобы выглядеть правдоподобно. И нанести большой вред.